Заметьте, также, что совершенство Антония рассматривается здесь как следствие возврата к естественному состоянию. Этот момент характерен для всей православной аскетики, видящей свою цель в возврате к тому состоянию, в котором Адам находился до грехопадения. Оно считается естественным состоянием человека, в то время как падшее его состояние объявляется παρά φύσιν, то есть, неестественным. Для того, чтобы понять греков, нам, уроженцам Запада, пришлось бы пересмотреть свои идеи, унаследованные нами от августинианства, с которым, впрочем, не согласился бы и сам Августин.[22] Заметим попутно, что вкравшийся в текст авторизованной (Α. V. — Аvthorized Version = King James Version, 1611 — прим. пер.) и исправленной (R. V. — Revised Version, 1881 прим. пер.) версий ошибочный перевод ψυχικός («душевный») как «естественный» (natural) в 1 Кор. 15, 4446, до некоторой степени, мешает пониманию нами того, что использование святым апостолом Павлом термина φύσις («естество») полностью соответствует его пониманию позднейшей святоотеческой традицией. Лишь единожды (Еф. 2, 3) он использует его в явно уничижительном смысле («…и бехом естеством чада гнева» — τέκνα φύσει οργής).
Мы можем задаться вопросом, насколько соответствует сие житие Антония его реальной жизни, насколько идеализировал его занимавшийся неустанными трудами епископ, желавший представить идеальный образ монаха, ведущего созерцательную жизнь. С одной стороны, это не так уж и важно, поскольку в течение ряда столетий житие это служило для монашествующих примером подлинного отшельничества. С другой стороны, нам следует помнить о том, что Афанасий описывает в нем жизнь человека, известного не только ему самому, но и части его читателей. Таким образом, мы вправе предположить, что рассказ об Антонии не противоречит тому, что было известно о нем его современникам.
Нет ничего странного в том, что епископ уделяет столько внимания полученным Антонием благодатным дарам, которые позволяли ему исцелять больных, изгонять бесов, утешать своими речами скорбящих, примирять враждующих и убеждать всех в том, что любви ко Христу нельзя предпочесть ничего. Явив названные дары, Антоний «убедил многих избрать иноческую жизнь; и таким образом, в горах явились, наконец, монастыри; пустыня населена иноками, оставившими свою собственность и вписавшимися в число жительствующих на небесах».[23]
Здесь впервые в «Житии» прямо говорится об «иноках» и о «монастырях». Далее следует достаточно пространное поучение Антония, занимающее более четверти Жития.[24]
Из сказанного следует, что институт монашества возник еще до прекращения гонений, поскольку в 306 году последнее крупное гонение только начиналось. Вокруг «монастыря» Антония в горах возникают многочисленные «монастыри», и всюду Антоний почитается как «отец». Здесь ни слова не говорится о какихто формальных правилах, обетах или даже о совместном богослужении. Вероятно, в Житии слово «монастырь» должно пониматься в его первичном значении [μοναστήρνον) — это, скорее, келья отшельника, а не обитель нескольких монахов.
Когда гонения усилились и христиан стали препровождать в Александрию, Антоний оставил свой монастырь и последовал за ними, дабы прислуживать им и поддерживать их. Он желал принять мученичество, но не хотел предавать себя на него самовольно. Заботы Антония об исповедниках, в конце концов, привели к тому, что судья приказал изгнать из города всех монахов, с которыми светские власти, вероятно, сталкивались впервые.[25]
После мученической кончины епископа Петра и прекрашения гонений Антоний вернулся в свой монастырь.[26]Однако, обретенная Церковью свобода обернулась для него утратой былого покоя. Вероятно, Афанасий не случайно замечает, что первым уединение Антония нарушил некий военачальник, вслед за которым к христианскому святому начали безбоязненно приходить важные сановники и, наконец, простой люд.[27] В то же время многие из монахов, живших неподалеку, приняли в возникшем еще в период гонений расколе (как известно, расколы нередко возникают именно во время гонений), который длился многие столетия, сторону Мелетия.[28] Антоний стал искать новое прибежище и, движимый этим стремлением, добрался с караваном сарацинов до «Внутренней Горы» и тут же «возлюбил это место».[29]
22
Augustine, De Natura Boni. I; De Civitate Dei, XII, iii; Enchiridion ad Laurentium, IV, 1215; Opus imperfectum contra Julianum, III, 206. Этими ссылками я обязан господину Джеральду Боннеру.
28
Тексты, с которыми работал Идрис Белл (Н. Idris Bell, Jews and Christians in Egypt), свидетельствуют о том, что по соседству с Антонием жило немало сторонников Мелетия Ликопольского.