После одного из первых таких посещений[884] Кирилл был отправлен Иоанном в Старую Лавру (Сукка) с посланиями, предназначенными для другого великого затворника старца Кириака (старцу этому было уже за девяносто), в которых описывались происходившие в Иерусалиме беспорядки (гостиница монастыря святого Саввы находилась в осадном положении, и любой монах этой обители на иерусалимских улицах не мог чувствовать себя в безопасности)[885] и испрашивалась его (Кириака) молитвенная помощь.
Поколением раньше в центре духовной жизни пустыни, по всей видимости, находились фигуры двух великих настоятелей — Саввы и Феодосия. Теперь же, когда сами обители погрязли в интригах и безобразиях церковной политики, ее [духовной жизни] средоточием вновь стали великие отшельники. Здесь уместно вспомнить житие Кириака, который, как мы помним, еще в 466 году семнадцатилетним юношей оставил свой дом в Коринфе и поселился в Иудейской пустыне,[886] а впоследствии помогал перестраивать лавру святого Евфимия в киновию.[887] Когда в 485 году две обители преподобного Евфимия разделились и Верхняя Киновия купила в Иерусалиме гостиницу у отцов лавры Сукка, Кириак, опечаленный названным разделением, перешел в лавру Сукка[888] и в течение четырех лет выполнял там послушания пекаря, гостинника и эконома.[889] После этого, будучи рукоположенным в дьякона в обители святого Евфимия, он четыре года служил в святилище (ίερατεΐον), прежде чем был произведен в казначея (κειμηλιάρχης) и в канонарха. По прошествии тринадцати лет он был рукоположен во пресвитеры, однако в течение еще восемнадцати лет выполнял те же самые обязанности. Тридцать один год он выполнял одни и те же послушания, и солнце никогда не видело его вкушающим пишу или гневающимся; он ударял по деревянному лаврскому билу, созывая монахов на ночное псалмопение до тех пор, пока не вычитывал полностью весь 119 псалом (118 псалом Септуагинты, называемый по первому стиху «Блаженными»).[890] Наконец, в 525 году в возрасте семидесяти шести лет он вместе с одним из своих учеников отправился во внутреннюю Натуфейскую пустыню. Поскольку мелагры в тех землях нет, растет же там единственно морской лук (σκίλλα Urginea maritime прим. пер.), он стал молить Бога, сотворившего все и могущего изменить горечь в еладость, чтобы он пропитал их этим зельем.[891] Через какоето время старейшина из Текоа, прослышав о них от пастухов, погрузил на своего осла мешок с теплыми хлебами и отвез их подвижникам. После того, как они поели хлеба, ученик без благословения старца сварил какоето количество зелья и стал есть его как обычно, однако от горечи тут же потерял дар речи. Тут же поняв причину происшедшего, старец помолился над своим учеником и причастил его, после чего тот сразу пришел в себя. Через какоето время хлебы вышли, однако ученик боялся притрагиваться к зелью. Тогда старец благословил сие зелье и вкусил его первым, после чего примеру его последовал и ученик, причем ни один из них не претерпел от зелья никакого вреда.[892]
Через год после того, как Кириак исцелил бесноватого мальчика и прославился тем на всю округу ему пришлось бежать от людской славы и скрываться в пустыне Рува, где он провел пять лет, питаясь «корнями мелагры и сердцевиною тростника».[893] Не найдя покоя и здесь, он поселился в совершенно пустынном и сокровенном месте, называвшемся Сусаким (Σουσακεΐμ), где в глубине пустыни сходились вади, пролегавшие возле Сукки и возле Новой Лавры, которые, по мнению некоторых, и являли собою те «реки Ифамские», о которых Давид писал: «Ты изсушил еси реки Ифамския (или «сильные реки»)».[894] Здесь он оставался семь лет, пока во время Великой Чумы отцы из лавры Сукка не убедили его перейти в «нависающую» пещеру преподобного Харитона, находившуюся за пределами Лавры.[895] В этойто пещере (гдето около 544 года) и нашел его Кирилл, который принес старцу послание от епископа Иоанна и поведал ему об интригах оригенистов и о том, почему учение их следовало отвергнуть.[896] Узнав о том, что Кирилл пришел из киновии святого Евфимия, Кириак приветствовал его как syncoenobiote (συνκοινοβιώτης) и рассказал ему множество историй о Евфимии и о Савве.[897]