Святой Григорий не ошибался, считая Синай 600 года мирным пристанищем. Однако уже в следующем десятилетии пути, связывавшие эту обитель с Раифом и Палестиной, оказались в руках «варваров».[1156] Судя по всему, передвижение по ним вновь стало относительно безопасным только после арабского завоевания. Впрочем, на жизни здешних пустынников появление «варваров» практически никак не сказалось. Яркая картина жизни на Синае седьмого века представлена в собрании, состоящем из сорока историй, приписываемых Анастасию Синаиту (опубликовано Но).[1157]Другие неизданные и поныне синайские истории также могут исходить из того же источника. Если все названные повествования действительно принадлежат к одному собранию, стало быть, написаны они не ранее второй половины столетия, то есть уже после арабского завоевания.[1158] Однако атмосфера их в значительной степени ретроспективна, и потому нам представляется, что мы все еще находимся в христианской империи. Они порождены особым духом высокогорья, отличным от духа Палестины (хотя и там люди живут на вершинах) и Египта. В одном из первых повествований[1159] рассказывается о том, как в одну из Пятидесятниц во время служения на Святой Вершине Божественной Литургии, после того, как пресвитер во время анафоры возгласил «Победную песнь…», окрестные горы отозвались: «Свят, Свят, Свят…», и слова эти, внятные лишь имеющим уши, звучали не менее получаса. В другой истории[1160] рассказывается о том, как во время августовской засухи мучимое жаждой стадо диких коз дружно устремилось к высочайшей вершине и, обратив глаза к небу, принялось блеять, взывая к Богу, «…дающему скотом пищу их, и птенцем врановым призывающим Его», после чего на том месте пошел дождь.
В ряде историй[1161] речь идет о неком Иоанне Савваите, рассказывавшем, как однажды,[1162] в бытность свою в дикой пустыне, он спросил у гостя о брате с дурной репутацией, услышав же, что брат этот пользуется тою же дурною елавой, подвижник обозвал его олухом и тут же, неведомо как перенесшись на Голгофу, увидел Господа, распятого на Кресте между двумя разбойниками. Иоанн хотел было приблизиться к Нему, но тут услышал, как Господь приказывает своим Ангелам извергнуть его прочь: «Ибо он — антихрист, осудивший брата своего прежде, чем Я судил его». Мантию Иоанна защемило захлопнувшейся дверью, он же был извержен и — тут же очнулся. «Мантия — это защищающий меня Покров Божий, сказал он своему гостю, я же, брат, его лишился». После этого он провел в пустыне семь лет, не вкушая хлеба, не входя под кров, не видясь с людьми, пока не увидел, как Господь повелел вернуть ему мантию.
Однажды авва Мартирий привел своего двадцатилетнего ученика Иоанна на Святую Гору и там (таков был обычай) постриг его в монахи. Спускаясь вниз, они ветретили игумена Анастасия, не знавшего юношу, но предсказавшего, что тот станет игуменом Синая.[1163] После этого они направились к Иоанну Савваиту, жившему в пустыне Гудда (Goudda),[1164] находившейся на расстоянии в пятнадцать миль. Иоанн также не знал молодого человека, но вымыл ему ноги, сказав при этом своему ученику, что вымыл ноги игумену Синая. Через сорок лет пророчество это исполнилось. Вероятно, через год после кончины младшего Иоанна[1165] автор этих историй прославляет его как «нашего нового Моисея» и рассказывает о нем другие истории.[1166]Можно не сомневаться в том, что это действительно Иоанн «схоластик», написавший по просьбе Иоанна, игумена Раифского, «Лествицу Божественного восхождения»[1167]
(вследствие чего Иоанн и получил прозвание Лествичника), которую Великим постом должны читать все православные иноки. Появление в «Луге» главы с изречениями (советами) Иоанна Киликийского, игумена Раифского (он же фигурирует и в «Алфавитном Патерике»),[1168] позволяет нам сделать предположение о том, что преподобный Иоанн Лествичник жил несколько ранее и мог являться корреспондентом святого Григория. С другой стороны, мы не можем быть уверены в том, что названная глава действительно входила в «Луг» или что Иоанн Киликиянин действительно являлся «адресатом» «Лествицы». В любом случае, мы вправе отождествить Лествичника с Иоанном, о котором говорится в рассматриваемых нами историях, поскольку в самой «Лествице» содержится несколько дополнительных историй об Иоанне Савваите (о его малоазийском происхождении и о его пребывании в МарСаба до прибытия на Синай),[1169] а также излагается учение Георгия Арселаитского, старца, о знакомстве с которым нам сообщает Иоанн Раифский.[1170] Георгию Арселаитскому отводится заметное место и в повествованиях Анастасия, описывающего в частности его кончину.[1171]
1157
Oriens Christianus, II (1902), pp. 5889; второе приписываемое Анастасию Синаиту собрание О. С. III (1903), pp. 5690 не имеет непосредственного отношения к Синаю и может иметь другого автора, хотя оно также датируется серединой седьмого века.
1158
В с. II говорится о Пике Илии «прежде чем он был осквернен нынешним народом». В с. XX описывается кончина Стефана Византийца, который был «хартуларием» у полководца Мавриана (653) — см. Theophanes, P. G. 108. 70 Α. Μ. 6145). «Авва» автора, умерший за два года до написания этого труда, был знаком со Стефаном (с. XXI). Один из старых отцов вспоминает о появлении (620?) предполагаемого сына императора Маврикия (с. XXIX).
1163
с. XXXIV. Если мы отождествим этого Анастасия с тем, который в 559 году стал патриархом Антиохийским, и будем исходить из того, что время его игуменства предшествовало названной интронизации, а не приходилось на период изгнания из Антиохии (57093), то Лествичника можно было бы отождествить с корреспондентом святого Григория. Однако других явных свидетельств в пользу названного предположения в наших Recits, похоже, нет.
1164
с. VI. При любом счете времени вряд ли возможно отождествить на хронологической основе ученика (Стефана Каппадокийца) с носившим то же самое имя монахом, о котором мы читаем в «Луге» (Meadow, сс. 122,127) и который, будучи уже пресвитером, был послан представлять игумена в Иерусалиме (5512).
1165
с. XXXII. Здесь же (если только мы можем доверять этим рукописям) он назван савваитом, вследствие чего мы можем придти к заключению, что речь идет вовсе не о Лествичнике. Скорее всего, здесь говорится и не об Иоанне Саввваите, фигурирующем в других историях, если только истории эти не были написаны в разное время. Видимо, это и не Иоанн, который в 649 году был игуменом MapСабы и поставил свою подпись под посланием Латеранскому собору 649 г.
1166
сс. V, VII, XXXIX (история, в которой вспоминается об интересе святого Григория к Горе: Иоанн, игумен Синайского монастыря, рассказывает писателю, как за несколько лет до этого папа римский, узнав о том, что в обители нет больницы, отправил туда деньги и послания и построил больницу, послушание в которой нес либо Иоанн, либо писатель; у нас не возникает ощущения того, что это происходило в то время, когда Иоанн, о котором здесь идет речь, стал уже игуменом).
1168
J. М. с. 115; G John the Eunuch 36 (P. G. 65, 233^). Мосх добавляет два изречения, в одном из которых старец говорит, что провел на одном месте семьдесят шесть лет. Не тот же ли это Иоанн Киликиянин, который вс. 177 рассказывает историю о монахе в келье Евагрия, возможно, относящуюся ко времени, когда сам он находился в Энатоне?