В папирусах Белла мы может найти ряд других общих для «кафоликов» и «мелетиан» предметов, которые появились еще до раскола. К их числу мы можем отнести само понятие μοναχός,[48] использование слова μονή («остановка» или «обитель») в отношении монастырей (как отшельнических келий, так и общежитий)[49] и, вероятно, принятый как у греков, так и у коптов обычай называть главного монаха (согласно Беллу,[50] он мог и не быть священником) словом απα,[51] которое, разумеется, восходит к семитскому «авва». Появление этого обращения в монашеском Египте того времени представляется весьма примечательным. Надо заметить, что в Vita Prima Pachomii это обращение используется только при рассказе о событиях, происходивших после 330 года,[52] но, возможно, до этой поры Пахомий был слишком молод для того, чтобы его могли величать аввой.
Пахомий должен был передать своим ученикам традицию молитвенного бодрствования, которому его научил унаследовавший ее Паламон.[53] В основном он учил Пахомия отшельнической жизни. Хотя монахи того времени могли жить в самых разных условиях иногда старец воепитывал одного единственного ученика, порою монашеские кельи находились одна подле другой, порою складывалась своеобразная община — однако цели их всегда совпадали с целью Антония. Впрочем, в чем бы ни состояло обучение Пахомия, мы не должны забывать ни о том, как он обратился в христианство, ни о том, что первым его обетом было служение Богу и людям.
Когда Пахомий собирал дрова в пустыне, и в руки его вонзались колючки терновника, ему вспоминались гвозди, которыми были пронзены руки и ноги распятого Спасителя, и он надолго погружался в молитву.[54] Однажды он забрел дальше обычного и оказался среди развалин селения Тавенниси. Он стал молиться и неожиданно услышал голос: «Останься здесь и построй себе обитель, ибо многие придут к тебе для того, чтобы сделаться монахами». Ни минуты не сомневаясь в Божественности этого гласа, Пахомий вернулся назад и уговорил Паламона помочь ему построить небольшое жилище (μονή,), или хижину. После того, как жилище было построено, Паламон вернулся на свое прежнее место. Старец и ученик в течение какогото времени посещали друг друга, но вскоре авва Паламон умер.[55] После этого к Пахомию присоединился его старший брат Иоанн. Через некоторое время у них возникли известные разногласия: Иоанн предпочитал вести уединенную жизнь и считал, что обитель должна оставаться небольшой, Пахомий же желал расширить обитель, ибо провидел, что в ней появится множество насельников.[56]
Судя по всему, автор Vita Prima пытался связать в цельное повествование фрагменты традиции, лишенные связующих звеньев. Нет ничего удивительного, что некоторые эпизоды этого повествования вызывают у нас вопросы, на которые мы, к сожалению, не можем дать ответа. Рассказ автора Жития о духовной брани Пахомия вызывает в памяти брань, которую вел Антоний (язык повествования также свидетельствует о его знакомстве с Vita Antonii): внутренний конфликт с самим собой, борьба с демонами, приступающими извне, победное возрастание, при котором исполненная чудесного стадия совершенной веры постепенно уступает место покою совершенного знания, благодаря которому Пахомий «мог в чистоте сердца своего словно в зеркале созерцать Невидимого Бога».[57]
Здесь автор Жития подводит нас к историческому моменту: «В ту пору, когда Пахомий вместе с братьями собирал на острове тростник для своего рукоделия, он стал молиться, желая узнать совершенную Божию Волю, и увидел перед собою Ангела Господня (это первое видение Пахомия), который сказал ему: «Воля Божия в том, чтобы ты служил роду человеческому и воссоединял людей с Богом».[58]
Итак, если Антоний ищет совершенства, то Пахомий хочет прознать и исполнить совершенную Волю Божию.
Скорее всего, это видение имело место около 320 года. Более ранняя его датировка заставила бы нас сократить до минимума годы обучения Пахомия у Паламона и годы его самостоятельного подвижничества в Тавенниси. О том, что происходило впоследствии, вы узнаете из следующей лекции. Пока же мы лишь отметим, что киновийная жизнь, зачинателем которой был Пахомий, восходила к отшельничеству. Она переняла и его язык так, что через какоето время словами «монах» и «монастырь» вопреки их исходному значению — стали называть не только анахорета и его келью, но также киновита и его обитель.