— Нет… Не-е-ет, — шепотом застонал Джоэл, прислоняясь к выбеленной стене пекарни. Он не знал, как двигаться дальше, как искать ответы, когда это утро растоптало его, перемололо и развеяло прах по ветру.
Джоэл все больше холодел, пытался отвести глаза, желая убежать, спрятаться, выбраться из собственной кожи, из этого тягучего бремени жутких знаний. Вернуться… Вернуться в яблоневые рощи на веки вечные, чтобы больше ничего не ведать, не совершать фатальных открытий. Но приходилось стоять на пороге пекарни, теряя остатки здравомыслия и веры.
— Снова, — донеслось тихое сожаление из-за приотворенной двери. Спокойное, как гнетущая неизбежность. Знакомое любимое лицо маячило запретной сладостью в узком проеме, мерцали бирюзой печальные глаза.
— Джолин, что происходит? Чьи это кошмары? — кинулся к ней Джоэл, опасаясь, что его не пустят. Снова их разделят стены недоверия. Но, похоже, Джолин больше ничего не боялась, как и Ида. Человек, которому больше нечего терять.
— Мои, — тихо отозвалась Джолин, открывая нараспашку дверь. Скрипела древесина, доносился жар растопленной печи и свежей сдобы, но после увиденного в сладком тесте проступал привкус тлена.
— Что? А как же пекарь? Это были не его кошмары? Не его жены? — помотал головой Джоэл. На улице чистильщики медленно покатили в квартал прокаженных накрытую плотной материей тачку с остатками кошмаров. С разрубленным трупом младенца. Лучше бы никогда не натыкаться на них, никогда не ходить по Королевской Улице до первых лучей солнца.
— Его тоже встречались, — кивнула Джолин, когда Джоэл переступил порог, но мучительно отвела взгляд. — Он ни при чем. Он сам по себе стал сомном. И поделом. За то, что он со мной делал, другой судьбы не пожелаешь.
Она неприязненно оскалилась, синие глаза на мгновение засветились, как у взбешенной кошки. Но затем померкли обреченной потерянностью. Джолин стояла посреди тусклой кухни, сминая серый край фартука. И только оранжевые отблески печи давали оттенок ее обесцвеченному образу, напоминая о горящем Вермело из видений. В эти минуты дотла, до горьких угольков сгорало недавнее безмятежное счастье.
— Мерзавец. Так это из-за него у тебя такие кошмары? — разъяренно подскочил на месте Джоэл, желая воскресить Зерефа Мара, чтобы лично уничтожить злодея самым изощренным методом из арсенала палачей Цитадели. Пекарь заслужил, он все заслужил, кем бы ни был раньше.
— Нет. Вернее, не совсем, — оборвала череду злых фантазий Джолин, неуверенно поднимая голову: — Нет. Я солгала тебе, Джоэл.
— В чем?
— Я… — она резко отвернулась. — Мои родители не просто умерли. Сначала они превратились в сомнов и пытались меня убить.
— Так вот откуда эти сны.
— Да.
— Но зачем ты скрывала это?
— Не знаю. Это так… страшно.
Джоэл поверил в ее испуг, но не в ее слова, не в ее очередной рассказ о себе. Ли хотя бы молчал, тихо скрывал прошлое, Джолин же выдавала каждый раз новую версию. И несмотря на окрылявшее когда-то чувство безграничной любви, к ней не оставалось никакого доверия.
«Джолин, а ты ведь по-прежнему лжешь. Что еще ты скрываешь?» — подумал с горечью Джоэл. Что-то теснилось занозой в ее сердце, что-то выстраивало прозрачную незримую стену между ним. Не из хрусталя — из неподатливого алмаза и почерневших линий мира.
— А… а разрубленные дети в Ловцах Снов? — потерянно спросил Джоэл. — Я думал… я думал, это кошмары жены Зерефа, она ведь…
— Она делала аборты падшим женщинам. Да. Все верно. Но не испытывала от этого угрызений совести. Это мой кошмар, Джо, — дрогнули губы Джолин в улыбке осужденного на эшафоте. — Мой нерожденный ребенок. Плод насилия, от которого меня избавила эта старая ведьма, когда узнала правду о Зерефе. Я даже была ей благодарна! Какое-то время. Пока она не сказала, что я больше не смогу иметь детей.
— Джолин… — выдохнул Джоэл, хватаясь за край стола, ища хоть какую-то опору.
Джолин же стояла спокойно, лишь на сцепленных руках от напряжения обозначилась каждая вена. И дрожащие в виноватой улыбке губы пугали хуже оскала сомнов.
— Вот и все, Джо. Не знаю, что еще тебе рассказать. Вот и все. Это мои кошмары, и они будут возвращаться время от времени, хочу я этого или нет.
Джоэл молча обнял любимую, не желая больше ничего спрашивать, ничего узнавать. Так они и стояли посреди пекарни, вдыхая душный мучной запах, и оба содрогались всем телом, как в припадке. Они не знали, о чем говорить, но Джоэл ни на миг не пожелал отпустить или отбросить Джолин. И она больше не дичилась, доверив наконец свою самую сокровенную боль.