Он… умер. Джоэл замер, вслушиваясь в тишину, не улавливая ни вздоха, ни стона. Умер его любимый, его мальчик с лучистой улыбкой, его смеющееся солнце, сгоревшее вместе с мансардой. Его радость, его судьба. Нельзя было уходить, нельзя было оставлять Ли одного. Джоэл глухо застонал:
— Ли! Ли! Очнись! Ли! Ли… Как же так? Нет! Ли!
Он сто раз повторил имя возлюбленного, гладя его лицо, плечи, словно мечтая разбудить. И все повторял и повторял. До тех пор, пока имя не обессмыслилось, как и все, к чему прикасалась тленной рукою смерть. Смысл умер, осталась только огненная память, выжигающая сердце до черной золы. Мир осыпался старинным гербарием, замер древом без коры в сожженном саду.
— Силы неземные… Джолин! Где… Где Джолин? Джолин! — вскинулся Джоэл, хотя слезы бессилия душили его. Он не мог оторваться от Ли, все еще заслоняя мертвое тело любимого собой. От кого? От какой опасности? По привычке. Но он уже опоздал, не оказался рядом, когда кто-то нанес сокрушительный удар.
Он видел смерть сотни раз, убивал и сам, порой отправлял в подземелья Цитадели. Смерть всегда смотрела на него сквозь закрытые веки заснувших и обратившихся в сомнов. Но теперь… Теперь он сам умирал вместе с Ли, кожей и плотью ощущая всю боль любимого, отчего, казалось, разом выворачивались суставы и рвались артерии. Старые раны отзывались огнем. И встали единой толпой призраки всех, кого он не успел спасти. Стелла выступала первой среди них, новых гостей пекарни, но она глядела без осуждения, лишь с неземной тоской.
Внезапно Джоэл услышал движение на втором этаже и, с трудом оставив на полу тело Ли, кинулся наверх с мечом. Он рассчитывал встретиться с убийцей, с гадким монстром, все еще не представляя, что случилось с несчастной Джолин, кто их атаковал. Ли не ожидал нападения: его меч стоял в ножнах возле стены. И в пекарню никто не вламывался, разве что нечто пробралось через сгоревший чердак, разворотив крышу…
Мысли и попытки расследования метались острыми снежинками вьюги, ворвавшейся лютой зимой через разбитое окно и похитившей тепло уютного очага. Зима наставала в сердце, замораживая чувства и сознание. Джоэл только глухо охал и выл, а меч сжимал лишь по привычке. Тренированное тело среагировало бы в случае опасности, но на втором этаже никого не оказалось. Только… Джолин.
Она сидела в кресле-качалке, их любимом месте для чтения стихов, которое с недавних пор превратилось в место для караульного. И в свете раннего осеннего заката кожа ее казалась облитой кровью. Но нет — на бледном лице и взлохмаченных волосах и правда алели запекшиеся рубиновые капли.
— Джолин! Кто на вас напал? Джолин! Ты жива, — не понимал и не желал понимать произошедшее Джоэл, хотя все ответы лежали на поверхности. Они выстроились в ровный ряд цепочки совпадений, но не хватало сил, чтобы подвести отчетливый итог. Какой итог? Зачем? Цитадель уже предала его, он больше не проводил расследования.
И все же его главное расследование настигло его. Оно всегда следовало за ним смертью в фарфоровой маске. А теперь смотрела на него чистыми синими глазами в тревожном мерцании заката.
Смерть с прекрасным именем, любимая. Смерть. Джолин сидела к кресле-качалке, закутанная в черную шаль, эту метку проклятых, под которой прятала окровавленную мохнатую лапу монстра с длинными когтями. Их следы исчертили стены пекарни дымящимися пепельными отметинами, которые уже приходилось видеть на улицах во время сражения… с Легендарным Сомном.
— Это ты… — выдохнул Джоэл. И подвел черту невозвращения.
Джолин убила Ли!
Нет, не она, а тот монстр, в которого она превращалась. Не существовало никакого иммунитета от превращений, кровь оборотня просто помогала ей, как и Иде, возвращаться в человеческий облик, хотя все несчастные жертвы Бифомета уже давно стали сомнами. И все же… Джолин. Убила. Убила их Ли!
— Я. Помнится, когда-то ты спросил, есть ли у меня враги. Да, есть. Мой главный враг — это память. Каждое утро вы находили в Ловце Снов отголоски моей памяти. Стимуляторы, кровь создания Хаоса — да, ты был прав… они помогли все вспомнить. Вспомнить, кем я ходила почти каждую ночь, — слабо улыбнувшись, ответила Джолин, рассматривая, как нечто чужеродное и враждебное, свою руку, которая так и оставалась когтистой лапой страшного монстра.
Голос ее не дрожал, только слегка кривились губы. Она не рыдала и не стенала, плачут от горькой потери и невозможности оставаться с ней. А она потеряла саму себя. Больше уже ничего не могло остаться прежним, все разрушилось.