Проект Городового положения 1891 г. сводил к минимуму самостоятельность городских дум. Так, если прежде губернатору принадлежало право надзирать лишь за «законностью» думских действий, то есть за соблюдением формальных требований, установленных законом, то теперь – за их «правильностью», что по существу давало ему возможность неограниченного вмешательства в дела городского общественного управления, так как позволяло своевольно квалифицировать действия городских дум как «неправильные»[40]. Этому способствовало также и отсутствие в Городовом положении 1891 г. (в отличие от Городового положения 1870 г.) ключевой формулировки о том, что «городское общественное самоуправление в пределах предоставленной ему власти действует самостоятельно»[41].
Традиционно рассматривая дворянство как свою главную политическую опору, правительство с недовольством относилось к увеличению числа гласных лиц, принадлежащих к другой части населения – торгово-промышленной. А в отношении доступа в органы самоуправления представителей разночинной интеллигенции оно занимало совершенно непримиримую позицию, так как считало, что именно они потенциально способны привнести в думы нежелательные оппозиционные настроения. Поэтому усилия царского правительства были направлены на всяческое ограничение присутствия в думах интеллигенции, несмотря на то что само указывало в качестве одной из основных причин недостаточно эффективной деятельности органов самоуправления низкий образовательный уровень большинства их членов.
Правительство также отказывалось расширять круг избирателей за счет категории квартиронанимателей, то есть не желало распространять право участия в выборах в органы городского управления на тех, кто не имеет недвижимой собственности в городе и не занимается торгово-промышленной деятельностью, хотя и принадлежит к образованным слоям городского населения. Правительство отсеивало представителей нежелательных слоев населения за счет повышения имущественного ценза при допуске к выборам: согласно положению депутаты городской думы должны были избираться именно на его основе, а не на основе налогового ценза. Это означало, что избирательное право де-факто продолжало оставаться у самых крупных владельцев недвижимости.
Идея города-сада – самоуправляющегося и саморазвивающегося поселения – вызывала опасения царского правительства тем, что в случае воплощения ее социально-организационной и социально-политической составляющей именно квартиронаниматели оказывались основным составом органов городского общественного самоуправления. Самодержавная власть, негативно относясь к либерально-демократическим идеям расширения общественного самоуправления, тем более не допускала мысли отдавать в его руки целые населенные пункты. Государственные органы не хотели утрачивать контроль над жилыми образованиями и прилегающими к ним значительными участками земли, над системами городского жизнеобеспечения и пр. Власть не могла допустить потери контроля над населением, позволяя ему самостоятельно создавать среду обитания и независимо управлять ею.
Негативное отношение царской власти к идее города-сада в значительной степени ограничивало реализацию социального, организационного, политического и экономического содержания говардовской идеи в градостроительной политике предреволюционной России. Кроме позиции правительства, ее широкому внедрению в российскую градостроительную практику дореволюционного периода препятствовали и другие причины: недостаточная степень развитости кооперативного движения, менее острая, нежели в Европе, потребность в децентрализации городов, несоответствие банковского кредитования существовавшей системе строительного законодательства и т. д.
40