— Бог мой! что это такое? Кино?
— Нет, это он слушает пластинку, — сказал отец.
— Ужас–то какой!
— И никакой это не ужас, — возразил я. — Это подлинное искусство. Никто так не умеет, только Градский.
— Не всё то, что модно, можно считать искусством.
— Я бы не сказал, что это сегодня модно…
— Всё равно выключи! Невозможно слушать. Кошачий концерт какой–то, ей–богу.
Помнится, сцепился я тогда с родителям не на шутку: с жаром доказывал, что этот альбом — новое слово в музыкальной культуре, а исполнитель — если не гений, то, во всяком случае, совершенно уникальный музыкант. Родители скептически пожимали плечами: «Голос у него красивый, спору нет… Как же, помним, помним: «Как молоды мы были, как искренно любили…» Но эта спекуляция на фольклоре… тут уж извини!» Меня удивило и обидело то, что мои родители, хорошо знающие музыку, особенно классическую, отнеслись к диску Градского с таким пренебрежением. Но было уже ясно: далеко не каждый слушатель принимает и понимает этот альбом.
8
Нет смысла создавать вокруг своего имени мыльный пузырь, если люди и так приходят.
…если ко мне когда–нибудь в зал придут всего два человека, я спою сольный концерт. А потом просто перестану работать. Я могу зарабатывать другими способами.
Из интервью А. Г.
А потом началась перестройка, и Градского стали иногда показывать по телевизору. «Раз в два месяца меня выпускают на экран, — позже скажет музыкант, — но только для того, чтоб потом сказать: «Разве мы Градского зажимаем? Показывали его, показывали». Концерт 1995 года пробивался в эфир около двух лет! Александр великолепно играл на гитаре и пел песни собственного сочинения — всё больше на политическую тематику. «Мы не справились с эпохою, потому что нам всё по …» Здесь он заменял нецензурную лексику эвфемизмом «всё равно», и публика многозначительно переглядывалась и усмехалась: понятно, понятно… «Разбей свой телевизор, отключи на кухне радиосеть, видеоплёнки — в союз писателей, пусть подрочат всласть нашу власть говорить, что хочешь, при полном отсутствии прав…» Вовсе не казалось, что не хватает аккомпанирующей рок–команды или оркестра, потому что именно так, в таком сопровождении и нужно было петь эти песни — «авторские», улично–бунтарские, бардовские в подлинном значении этого слова.
Ах, время наше сучее,
Летучее, ползучее,
И прочее жульё,
И партии разучены,
И рукава засучены –
Готовы под ружьё.
Колонны перестроены,
Удвоены, утроены,
Штабные штабеля.
И на вершине случая,
В тоске благополучия
Цепные кобеля.
Почудилось, что это уже другой Градский: мастерство и раскованность те же, но темы песен новые. Откуда же мне было знать, что у Александра и десять, и двадцать лет назад были в репертуаре и такие песни тоже — ироничные, сердитые, ядовитые? (Например, «Песня о дураках», «Птицеферма», «Баллада перемен», «Памяти Джордано Бруно», «Песня об иносказательности», «Песня о мещанах».) Ведь до недавнего времени — ни одного концерта Градского по телевизору… Откуда же мне было знать? «Нет, — думал я, — как–то всё это не то. К чему весь этот обличительный пафос? Зачем он пересказывает в своих стихах ставшую вдруг модной газетно–журнальную публицистику? Прожектор перестройки… Такой голос, такой талантище — и вдруг простоватые мелодии и «туристические» аккорды гитары, усложнённые, главным образом, благодаря особому исполнительскому дару музыканта, у которого, очевидно, руки великолепно заточены под этот инструмент. Слушать, конечно, интересно, кто ж спорит. Но тот Градский, который когда–то спел «Жил–был я», «Джоконду» и «Я — Гойя», мне всё равно дороже и ближе. А это… это горланить у костра на поляне».
Я помню впечатление от того концерта: удивление и любопытство, вот, пожалуй, и всё. И вдруг в финале — опять мороз по коже и радость от того, что тебе открылось вдруг нечто новое: Александр спел «Романс Неморино» из оперы Доницетти «Любовный напиток». Я ведь никогда не слышал, как Градский исполняет классические оперные арии. А тут ещё и музыка Доницетти — мелодия, знакомая даже тем, кто никогда не интересовался оперой: только абсолютно равнодушный ко всему человек не видел фильм Никиты Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино», где то и дело звучит именно этот романс. И вот «Una furtiva lagrima…» в исполнении Александра Градского — яркое завершение всего концерта, который, кажется, тем и запомнился в первую очередь: изысканным и неожиданным финалом.