Тур начинался с гала-концерта на большой сцене Федерального концертного зала в Глонде, в столице. Алинна присутствовала вместе со мной – я в концерте официально не участвовал, так что мы сидели с ней рядом на предоставленных нам местах в передних рядах и впитывали величественные, изысканные звуки первоклассного оркестра, исполняющего три сочинения великих классиков. После окончания дарили цветы, произносили речи, лили слезы. Грянули, словно гром, овации; оркестр сыграл легкую, радостную вещицу на бис и ушел со сцены; публика аплодировала стоя. Мы с Алинной провели вместе последнюю ночь в отеле, а поутру распрощались.
14
Порт, примыкающий к Глонд-городу, называется Квестиур, и первый корабль в путешествии на острова причалил именно там, ожидая, пока мы взойдем на борт. Подобно всем остальным, я в Квестиуре ни разу не был. Много лет он использовался исключительно как военно-морская база, и штатских лиц туда не пускали. Поскольку сейчас война как бы замерла в неподвижности, по крайней мере для домашних территорий воюющих стран, акваторию наконец решили открыть для гражданского судоходства.
Из отеля нас отвезли в целой веренице автобусов прямо на пристань. Погрузились не сразу, поскольку нужно было убедиться, что все инструменты при нас и правильно учтены. Мой футляр со скрипкой разгрузили в первой же партии, так что, поджидая других, я немного прогулялся по огромному причалу, где было пришвартовано наше судно.
Теперь, когда я готов был высвободиться из мира, почти целиком основанного на внутренней жизни, проснулось любопытство и мне хотелось посмотреть на одно из мест, которые столь долго оставались государственной тайной. День выдался сумрачным, по серому небу спешили облака. Ветер нес жалившие лицо ледяные иглы. Гавань оказалась угрюмым, тревожным местом; многие строения вдоль причалов стояли заброшенными. Я поспешил назад и с облегчением поднялся по сходням в теплое нутро судна.
В ту ночь я не скоро оказался в койке, потому что для каждого из нас путешествие было шагом в неизведанное, побегом в иную жизнь. Все, с кем я беседовал, выглядели оживленными, возбужденными, говорили громче и выразительнее, чем обычно. Это настроение оказалось заразительным. Салоны и столовые на судне были роскошны и хорошо снабжены продуктами. Похоже, корабль отчалил, пока мы ужинали, потому что вибрация двигателей, остававшаяся постоянным фоном после восхождения на борт, сделалась громче и настойчивей. Скоро судно набрало ход, и мы вышли в открытое море.
После нашего первого ужина на борту многие переместились в ближайший бар и там продолжали праздновать. Стоя рядом с другими музыкантами, слушая разговоры и вступая в них сам, смеясь вместе с остальными, я чувствовал себя непринужденно, почти как никогда в жизни. Глонд исчез, Глонд остался позади. Мы плыли навстречу миру и нейтралитету, умиротворяющему и насыщенному энергией островному воздуху, островным морям. Я хотел бы уже быть там, да ведь я там и был, как я тут же понял, наслаждаясь размывающим четкость зрения воздействием спиртного.
В момент относительного спокойствия я оказался в одиночестве у стойки бара, с большим стаканом виски в руке, ощущая, как корабль подо мной движется туда-сюда, вверх и вниз, и еще как бы скручивающим движением из стороны в сторону, – мягкое, безопасное чувство стремления вперед, к цели, к назначению. Некоторые из коллег заявили, что движения корабля вызывают у них дурноту, и покинули салон, надо думать, чтобы разойтись по каютам, но я никакой дурноты не чувствовал. Мне хотелось, чтобы корабль устремлялся вперед, разрезая океанские валы, набирал скорость и поскорее доставил нас к месту первой высадки на остров.
К тому времени как я вернулся в каюту, кое-как добравшись туда сквозь туман выпитого, я уже размяк и хотел спать. Забравшись в койку, растянулся с приятным чувством, что отдаюсь на попечение удобств корабельной жизни.
Поутру, еще не проснувшись, я уже ощутил бортовые движения и шумы. Перевернулся с боку на бок, потом обратно, потянулся, нежась в вибрации двигателей глубоко внизу. Я легонько коснулся пальцами металлической переборки; ее мягкая дрожь дразнила, словно прикосновение к струнам скрипки.
В иллюминатор лился яркий солнечный свет, но я какое-то время не раскрывал глаз навстречу его лучам, желая продлить ощущение роскоши. К тому же побаливала голова – я понимал, что перебрал вчера вечером. Наконец я осторожно спустился с койки и склонился к иллюминатору. Оперся руками о металлический обод и, моргая, всмотрелся в сияние дня.