Каждый раз после прогулки по болотам все семейство возвращалось в Эгморт, древнюю столицу Камарга, окруженную неприступными стенами - там, на холме посреди города, высился замок Брасс. Выстроенный из того же камня, что и большинство домов в Камарге, замок являл собой причудливое смешение стилей, которое тем не менее радовало взор. Век за веком его владельцы вносили разные изменения, сносили одни части и возводили другие. Виртуозно выполненные витражи украшали окна, то квадратные, то круглые или даже овальные. Из этой каменной громады в самых неожиданных местах возносились к небу башни и башенки и даже пара минаретов, на манер арабских дворцов. Хоукмун также внес свою лепту, приказав в традициях старинных германских замков возвести во дворе несколько высоких мачт, на которых развевались яркие стяги, и среди них родовые знамена графов Брасс и герцогов Кельнских. С крыши вниз таращились горгульи, а над входом красовались барельефы, изображавшие камаргских животных: быков, фламинго, рогатых коней и болотных медведей.
Как и во времена самого графа Брасса, замок излучал одновременно ощущение мощи и уюта. Его возвели не для того, чтобы внушать окружающим ужас, намекая на могущество владельцев. Зодчие не думали ни о воинской мощи (хотя ее было в избытке), ни об эстетике своего детища. Их единственной заботой было удобство обитателей, что обычно несвойственно замкам. Возможно, он был уникальным в своем роде. Даже внешние террасы, нависавшие над стенами, не таили в себе угрозы, ибо на них были разбиты небольшие садики и огороды, кормившие не только сам замок, но и добрую часть города.
Все семейство по возвращении с прогулки усаживалось за ломящийся от яств стол, вместе со слугами и домочадцами. Чуть позже Иссельда ненадолго удалялась, чтобы уложить детей и рассказать им на ночь сказку. Порой это были истории древних времен, случившиеся еще до Тысячелетия Ужаса, порой новые, которые она сочиняла сама. Иногда она уступала просьбам Манфреда и Ярмилы и звала Хоукмуна, дабы тот поведал детям о своих приключениях в далеких странах в поисках Рунного Посоха. Он рассказывал им тогда о встрече с коротышкой Оладаном, родичем горных великанов, чье лицо и тело были сплошь покрыты тончайшей рыжеватой шерстью. Говорил о Амареке, что лежит далеко за морями, и о волшебном городе Днарке, где он впервые увидел Рунный Посох. В этих рассказах Хоукмуну о многом приходилось умалчивать, ибо мрачная истина была не для нежных ушей детишек. Чаще всего он вспоминал погибших друзей, их доблесть и отвагу, и тогда звучали имена графа Брасса, Ноблио, д'Аверка и Оладана.., те самые, которые во всей Европе давно уже стали легендой.
Время от времени им писала королева Флана, которая извещала об успехах своей политики. Лондру, этот город мрака и безумия, снесли почти до основания, и на его месте, по обоим берегам Таймы, чьи воды больше не были красными от крови, возводили теперь прекрасные здания, открытые небесам. Ношение масок было запрещено, и понемногу жители Гранбретании приучились не прятать лица, хотя порой и приходилось подвергать не слишком суровым наказаниям тех ретроградов, что по-прежнему были слишком привержены мрачным одеяниям былых времен. Вне закона были объявлены звериные ордена; людей призывали покидать сумрачные города и возвращаться на лоно природы, занимать деревенские дома и приниматься возделывать землю. На запущенных полях выросли дикие дубравы, протянувшиеся на многие, многие мили. Долгие века Гранбретания жила грабежами, теперь же пришло время учиться кормить себя самим. Солдат распущенных орденов отправляли на распашку земель, корчевание леса, выращивание скота. Чтобы представлять интересы народа, были созданы местные собрания. Парламент, учрежденный королевой, помогал ей управлять страной в соответствии с новыми справедливыми законами. Поразительно, с какой быстротой эта воинствующая нация обретала новую жизнь, превращаясь в народ земледельцев и ремесленников. Многие гранбретанцы вздохнули с облегчением, убедившись, что освободились наконец от ига безумия, довлевшего над всей страной" и едва не охватившего весь мир.
А в замке Брасс один за другим текли мирные дни.
И так могло бы продолжаться вечно (пока не повзрослели бы Манфред и Ярмила, не состарились и не скончались бы в мире и покое их родители, зная, что Камаргу не грозит более никакая опасность и не вернутся больше времена Империи Мрака, если бы в шестую годовщину битвы при Лондре не начали твориться вокруг некие странные вещи и Дориан Хоукмун не заметил бы, к величайшему своему недоумению, что жители Эгморта почему-то стали подозрительно коситься на него, мрачнеть при виде своего господина и с бормотанием отворачиваться в сторону, когда он пытался обратиться к ним.
Дориан Хоукмун, как и прежде граф Брасс, взял в привычку присутствовать на торжествах по поводу окончания летних работ. Эгморт в эти дни был весь украшен цветами и знаменами, горожане облачались в праздничные одежды, по улицам свободно разгуливали молодые белоснежные быки, а башенные стражи красовались в начищенных доспехах, шелковых накидках, с огнеметами у бедер. В древнем амфитеатре на краю города устраивались бои быков. Именно там в свое время граф Брасс спас жизнь знаменитому тореадору Мэтану Джасту, угодившему на рога огромному свирепому быку. Граф выскочил на арену и, голыми руками схватив животное, заставил его опуститься на колени, чем вызвал бурные восторги зрителей, ибо в ту пору граф был уже не молод.
Но теперь праздник превратился в событие для всей Европы. Отовсюду спешили посланцы, дабы воздать почести чете героев, единственным уцелевшим после битвы при Лондре, и даже сама королева Флана дважды почтила Эгморт своим визитом. На сей раз, правда, дела государственной важности не позволили приехать владычице Гранбретании, но она прислала одного из своих сановников. Хоукмун торжествовал, видя, как сбываются мечты графа Брасса о единой Европе. Войны с Гранбретанией помогли разрушить все границы и объединить уцелевших во имя великой цели. Конечно, и по сей день в Европе оставалось немало независимых провинций, однако все они готовы были трудиться сообща на общее благо.
Своих посланцев прислали Скандия, Московия, Аравия, земли греков и булгар, Украния, Нюрнберг и Каталания. Они прибывали в каретах и верхом или на борту орнитоптеров, созданных по гранбретанским чертежам. Посланцы везли с собой богатые дары, произносили речи (короткие и длинные) и обращались к Дориану Хоукмуну, словно к какому-то полубогу.
В былые годы их славословия встречали горячий отклик у жителей Камарга, но на сей раз почему-то эти речи уже не вызывали таких оваций. Впрочем, мало кто обратил на это внимание. Пожалуй, это заметили только Хоукмун с Иссельдой, и их это не столько оскорбило, сколько глубоко встревожило.
Самым пышным изо всех было выступление Лонсона, принца Шкарланского, посланца Гранбретании, который приходился королеве кузеном. Юный Лонсон был ревнивым приверженцем своей повелительницы. Ему сравнялось семнадцать лет, когда страна его была избавлена от ненавистного ига, и потому он не только не держал зла на Дориана Хоукмуна Кельнского, но, более того, видел в нем спасителя, принесшего мир и мудрость его истерзанному королевству. Принц Лонсон искренне восхищался владыкой Камарга, превозносил его подвиги на поле боя, несравненную силу воли, самообладание и поразительный талант стратега и дипломата, - по его словам, именно таким Дориан Хоукмун запомнится грядущим поколениям Ибо герцог Кельнский не только спас Европу от нашествия, он спас также Империю Мрака от самой себя.
Со своей трибуны, где он восседал с иноземными гостями, Дориан Хоукмун внимал этим речам с изрядной долей неловкости, в надежде, что конец им уже не за горами. Ему пришлось облачиться в церемониальные доспехи, столь же красивые, сколь и неудобные, и у него страшно зудел затылок. Однако пока принц Лонсон не закончил речь, снять шлем и почесаться было бы верхом невежливости. Взглядом он окинул толпу, разместившуюся на каменных скамьях и даже на арене амфитеатра. Большинство с удовольствием внимало гранбретанскому принцу, но были и такие, кто перешептывался с угрюмыми лицами. Какой-то старик, в котором Хоукмун узнал стража, бок о бок сражавшегося с графом Брассом во многих битвах, даже сплюнул в пыль перед собой, когда Лонсон заговорил о несокрушимой преданности герцога его товарищам по оружию.