Кувшин среди разговоров и вздохов пришел к концу. Последний бокал был уже мутный. Брюль хотел его принять.
— Стой! — крикнул советник. — Что ты делаешь? Природа выделила эти части не затем, чтобы их выливали, но чтобы скрыть на дне настоящую суть вина, эликсир, и самые питательные части!
Когда Паули протянул руку за бокалом, Брюль вынул из-под стола другой кувшин. При виде его советник хотел подняться, но радость приковала его к креслу.
— Что это? — крикнул он. — Что я вижу?..
— Ничего, ничего, — тихо сказал паж, — это только второй том произведения, заключающий в себе его окончание. К несчастью, — продолжал он весело, — стараясь доставить вам произведение с началом и концом, вам, столь любящему литературу…
Паули сложил руки на груди и наклонил голову.
— Боже мой, да кто же не любит такой литературы! — вздохнул он.
— Итак, — продолжал Брюль, — стараясь доставить вам полное произведение, я не мог достигнуть того, чтобы оба тома были одного издания. Вот этот второй том, — продолжал он, медленно приподнимая бутыль, покрытую плесенью, — раньше издан — это edito princeps [2].
— Прелестно! — воскликнул Паули, придвигая рюмку. — Налейте же мне этого сокровища, только одну, единственную страничку: не следует ведь злоупотреблять такой древностью.
— Но какая в нем польза, когда оно выдохнется и дух веков улетучится из него?
— Правда, тысячу раз правда! Но депеши, депеши! — воскликнул Паули, пожимая плечами.
— Сегодня депеши не придут, все дороги испорчены.
— Ну их! Если бы еще все мосты провалились! — вздохнул советник.
Рюмка была налита, и Паули выпил ее.
— Это вино только король пьет, когда чувствует себя не совсем здоровым, — шепнул Брюль.
— Panaceum universale [3]!.. Губки прелестнейшей в мире женщины не могут быть слаще этого.
— Вот как? — заметил Брюль.
— Для тебя, — продолжал Паули, — это совсем другое дело, н о для меня они потеряли свою притягательную силу; но вино — это нектар, который до самой моей смерти не потеряет своей прелести. О, если бы не депеши!..
— Что же такое депеши, неужели вы все еще о них думаете?
— И то, провал их возьми!..
Советник продолжал пить, но эти слишком частые возлияния начали на него действовать, и он, усевшись удобнее в кресле, начал сладко улыбаться и щурить глаза.
— Теперь вздремнуть бы немного и…
— Прежде нужно закончить бутылку, — не уступал паж.
— Конечно, ведь обязанность всякого честного человека или не браться за дело или кончать его, неправда ли? — продолжал советник. — Это дело совести, и потому по совести должно быть и совершено.
Когда был наполнен последний бокал, Брюль взял с окна трубку и кисет с табаком.
— Господин советник, теперь трубку!
— Милый ты мой, — воскликнул в умилении Паули, открывая глаза, — и об этом ты не забыл! Ну, а ежели от этого зелья я опьянею еще более? Как ты думаешь?
— Напротив, вы протрезвитесь, — прервал Брюль, подавая трубку.
— Как тут будешь противиться искушению! Дай, дай! Чему быть, того не миновать! Может быть почтальон свернет себе шею, и депеши не придут так скоро. Я не желаю ему зла, но пускай бы его немного так… вывихнул…
Оба рассмеялись, и Паули жадно начал глотать дым.
— Чертовски крепкий табак!
— Это королевский, — сказал паж.
— Да, но ведь король куда крепче меня.
Табак оказал свое действие, старик начал что-то бессвязно бормотать; затянулся еще раза два, и трубка выпала из его рук, он опустил голову на грудь и, перегнув ее на бок, немилосердно захрапел. Из полуоткрытого рта вылетали самые разнообразные и неприятные звуки.
Брюль некоторое время посмотрел на него, затем улыбнулся тихо, на цыпочках подойдя к дверям, вышел в коридор, где пробыл немного и побежал в переднюю короля.
Здесь его задержал молодой изящный юноша в костюме пажа. В нем проглядывал барич. Это был граф Антоний Мошинский. Его нельзя было не заметить между другими пажами короля, благодаря его белому личику и черным волосам. Черты лица его были, хотя и не особенно красивые, но выразительные; аристократическая же осанка и немного ненатуральные манеры делали его весьма заметным. Он вместе с Сулковским долгое время служил при королевиче, теперь же на время был определен к королю Августу И, который, как поговаривали, любил его ловкость и ум. Ему предсказывали тогда блестящую карьеру.
— Брюль, — спросил он, — где ты был?
Паж как будто колебался, не зная, что сказать.
— В маршалковской зале.
— Теперь ведь твое дежурство?