Брюль слушал с большим вниманием.
— Денег нужно очень много, а нынешний карнавал, ты думаешь, даром пройдет?
— Конечно, и все что спустит двор, пойдет к тому же народу, а не в землю; следовательно, у них есть чем платить. В деньгах мы нуждаемся для государя, — прибавил он, поглядывая на Брюля, — а и нам они бы пригодились. И вашему превосходительству, и вашему покорному слуге.
Брюль улыбнулся.
— Конечно, с какой же стати работать в поте лица даром!
— И взять на душу столько проклятий.
— Ну, что касается проклятий, Бог не слушает этих голосов. Король должен же иметь все, что ему нужно.
— А мы — что следует, — прибавил Геннике. — Воздадите Божие Богови, кесарево кесареви, а сборщиково — сборщику.
Брюль в раздумьи остановился перед ним и после короткого молчанья сказал тихо:
— Поэтому-то имей глаз открытым, ухо внимательным, работай и за меня, и за себя, доноси мне обо всем, что нужно: у меня и без того столько хлопот в голове, что ты мне положительно необходим, и я один не слажу со всем этим.
— Положитесь на меня, — возразил Геннике. — Я отлично понимаю, что, трудясь для вас, я тружусь для себя самого. Я не обещаю вам платонической любви, потому что так, кажется, называют, если кто целует перчатку. Каждое дело должно быть предварительно выяснено. Я буду помнить о себе, буду помнить о вас и короля не забуду.
Он поклонился, и Брюль, похлопав его по плечу, прибавил:
— Геннике… Я помогу тебе высоко подняться.
— Только не слишком и не на новом рынке [13].
— Об этом не беспокойся. А теперь, мой мудрец, какой ты мне дашь совет? Как удержаться при дворе? Войти на лестницу — вещь не великая, но не свалиться с нее и не свернуть шеи — это похитрее.
— Я могу вам дать только один совет, — начал бывший лакей. — Все нужно делать через женщин. Без женщин ничего не сделаете.
— Положим, — возразил Брюль, — есть другие пути.
— Я знаю, что вы, ваше превосходительство, имеете за собой падре Гуарини и отца…
— Тс, Геннике!
— Я молчу, а все-таки, прибавлю, пора вашему превосходительству подумать и о том, что власть женщины много значит: никогда не помешает иметь запасную струну.
Брюль вздохнул.
— Я воспользуюсь твоим советом, оставь это уж мне. Оба замолчали.
— В каких отношениях находитесь вы с графом Сулковским? — шепнул Геннике. — Не нужно забывать, что солнце заходит, что люди смертны и что сыновья заступают на место отцов, а Сулковские Брюлей.
— Этого нечего бояться, — улыбнулся Брюль, — он мне друг.
— Мне бы более было желательно, чтобы его жена была вашим другом, — заметил Ганс, — на это я больше бы мог рассчитывать.
— У Сулковского благородное сердце.
— Не спорю, но каждое сердце благородное более любит ту грудь, в которой оно бьется, чем всякую другую… Ну, а граф Мошинский?
Брюль вздрогнул и покраснел. Он быстро взглянул на Ганса, как бы желая прочесть, сказал ли он эту фамилию с задней мыслью.
Но лицо Геннике было спокойно и представляло олицетворенную невинность.
— Граф Мошинский не имеет никакого значения, — прошипел Брюль, — не имеет и никогда иметь не будет.
— Его величество выдало за него замуж собственную дочь, — медленно произнес Геннике.
Брюль не сказал ни слова.
— У людей злые языки, и поговаривали, — начал опять Геннике, — что панна Козель предпочитала бы иметь мужем кого-то Другого, а не графа Мошинского.
Сказав это, он взглянул в глаза Брюля, который молчал, надменно подняв голову.
— Да, — крикнул он, — да! Он вырвал ее у меня своими интригами, он вымолил ее!
— И оказал этим вашему превосходительству величайшую в мире услугу, — рассмеялся Геннике. — Старая любовь не ржавеет, говорит наша пословица. Вместо одной пружины, вы можете иметь обе.
Они взглянули друг другу в глаза, и по лицу Брюля пробежала тень.
— Будет об этом, — сказал он. — Итак, Геннике, ты мой, рассчитывай на меня. Являйся ежедневно в шесть часов через черные двери… Завтра ты вступаешь в должность и здесь, у меня, будешь иметь канцелярию.
Геннике поклонился.
— И получу первое жалование, соответствующее труду.
— Да, если подумаешь, чтобы было чем заплатить.
— Это мое дело.
— Ну, теперь прощай, уже поздно.
Геннике поцеловал его в плечо и положил руку на сердце, а потом медленно, тихо и незаметно вышел из комнаты. Брюль нетерпеливо позвонил. Тотчас же вбежал испуганный камердинер.
— Во дворце бал начинается через полчаса. Носилки?