— Барон, — сказал ему, улыбаясь, Монте-Крис-то, — вам, любителю живописи и обладателю таких прекрасных произведений, я не смею хвалить свои картины. Но все же вот два Хоббемы, Паулюс Поттер, Мирис, два Герарда Доу, Рафаэль, Ван Дейк, Сурбаран и два-три Мурильо, которые достойны быть вам представлены.
— Позвольте! — сказал Дебрэ. — Вот этого Хоббему я узнаю.
— В самом деле?
— Да, его предлагали Музею.
— Там, кажется, нет ни одного Хоббемы? — вставил Монте-Кристо.
— Нет, и, несмотря на это, Музей отказался его приобрести.
— Почему же? — спросил Шато-Рено.
— Ваша наивность очаровательна. Да потому, что у правительства нет для этого средств.
— Прошу прощения! — сказал Шато-Рено. — Я вот уже восемь лет слышу это каждый день и все еще не могу привыкнуть.
— Со временем привыкнете, — сказал Дебрэ.
— Не думаю, — ответил Шато-Рено.
— Майор Бартоломео Кавальканти, виконт Андреа Кавальканти! — доложил Батистен.
В высоком черном атласном галстуке только что из магазина, гладко выбритый, седоусый, с уверенным взглядом, в майорском мундире, украшенном тремя звездами и пятью крестами, с безукоризненной выправкой старого солдата — таким явился майор Бартоломео Кавальканти, уже знакомый нам нежный отец.
Рядом с ним шел виконт Андреа Кавальканти, одетый с иголочки, с улыбкой на губах, точно так же знакомый нам почтительный сын.
Моррель, Дебрэ и Шато-Рено разговаривали между собой; они поглядывали то на отца, то на сына и, естественно, задерживались на этом последнем, тщательнейшим образом изучая его.
— Кавальканти! — проговорил Дебрэ.
— Звучное имя, черт побери! — сказал Моррель.
— Да, — сказал Шато-Рено, — это верно. Итальянцы именуют себя хорошо, но одеваются плохо.
— Вы придираетесь, Шато-Рено, — возразил Дебрэ, — его костюм отлично сшит и совсем новый.
— Именно это мне и не нравится. У этого господина такой вид, будто он сегодня в первый раз оделся.
— Кто такие эти господа? — спросил Данглар у графа де Монте-Кристо.
— Вы же слышали: Кавальканти.
— Это только имя, оно ничего мне не говорит.
— Да, вы ведь не разбираетесь в нашей итальянской знати; сказать «Кавальканти» — это сказать «вельможа».
— Крупное состояние? — спросил банкир.
— Сказочное.
— Что они делают?
— Безуспешно стараются его прожить. Кстати, они аккредитованы на ваш банк, они сказали мне это, когда были у меня третьего дня. Я даже ради вас и пригласил их. Я вам их представлю.
— Мне кажется, они очень чисто говорят по-французски, — сказал Данглар.
— Сын воспитывался в каком-то коллеже на юге Франции; я думаю, что в Марселе или его окрестностях. Сейчас он в совершенном восторге.
— От чего? — спросила баронесса.
— От француженок, сударыня. Он непременно хочет жениться на парижанке.
— Нечего сказать, остроумно придумал! — заявил Данглар, пожимая плечами.
Госпожа Данглар бросила на мужа взгляд, который в другое время предвещал бы бурю; но на этот раз она смолчала.
— Барон сегодня как будто в очень мрачном настроении, — сказал Монте-Кристо г-же Данглар, — уж не хотят ли его сделать министром?
— Пока нет, насколько я знаю. Я скорее склонна думать, что он играл на бирже, проиграл и теперь не знает, на ком сорвать досаду.
— Господин и госпожа де Вильфор! — возгласил Батистен.
Вошли королевский прокурор с супругой.
Вильфор, несмотря на все свое самообладание, был явно взволнован. Пожимая его руку, Монте-Кристо заметил, что она дрожит.
«Положительно, только женщины умеют притворяться», — сказал себе Монте-Кристо, глядя на г-жу Данглар, которая улыбалась королевскому прокурору и целовалась с его женой.
После обмена приветствиями граф заметил, что Бертуччо, до того времени занятый в буфетной, проскользнул в маленькую гостиную, смежную с той, в которой находилось общество.
Он вышел к нему.
— Что вам нужно, Бертуччо? — спросил он.
— Ваше сиятельство не сказали мне, сколько будет гостей.
— Да, верно.
— Сколько приборов?
— Сосчитайте сами.
— Все уже в сборе, ваше сиятельство?
— Да.
Бертуччо заглянул в полуоткрытую дверь.
Монте-Кристо впился в него глазами.
— О Боже! — воскликнул Бертуччо.
— В чем дело? — спросил граф.
— Эта женщина!.. Эта женщина!..