— О, суетность! — прошептал граф.
— Вот почему я запрыгаю от радости в тот день, когда мадемуазель Эжени убедится, что я всего лишь ничтожный атом и что у меня едва ли не меньше сотен тысяч франков, чем у нее миллионов.
Монте-Кристо улыбнулся.
— У меня уже, правда, мелькала одна мысль, — продолжал Альбер. — Франц любит все эксцентричное; я хотел заставить его влюбиться в мадемуазель Данглар. Я написал ему четыре письма, рисуя ее самыми заманчивыми красками, но Франц невозмутимо ответил: "Я, правда, человек эксцентричный, но все же не настолько, чтобы изменить своему слову".
— Вот что значит самоотверженный друг: предлагает другому в жены женщину, которую сам хотел бы иметь только любовницей.
Альбер улыбнулся.
— Кстати, — продолжал он, — наш милый Франц возвращается; впрочем, вы его, кажется, не любите?
— Я? — сказал Монте-Кристо, — помилуйте, дорогой виконт, с чего вы взяли, что я его не люблю? Я всех люблю.
— В том числе и меня… Благодарю вас.
— Не будем смешивать понятий, — сказал Монте-Кристо. — Всех я люблю так, как Господь велит нам любить своих ближних, — христианской любовью; но ненавижу я от всей души только некоторых. Однако вернемся к Францу д’Эпине. Так вы говорите, что он скоро приедет?
— Да, его вызвал Вильфор. Похоже, что Вильфору так же не терпится выдать замуж мадемуазель Валентину, как Данглару — мадемуазель Эжени. Очевидно, иметь взрослую дочь — дело не легкое: отца от этого лихорадит, и его пульс делает девяносто ударов в минуту до тех пор, пока он от нее не избавится.
— Но господин д’Эпине, по-видимому, не похож на вас: он терпеливо переносит свое положение.
— Больше того, Франц принимает это всерьез; он носит белый галстук и уже говорит о своей семье. К тому же он очень уважает Вильфоров.
— Вполне заслуженно, мне кажется?
— По-видимому. Вильфор всегда слыл человеком строгим, но справедливым.
— Слава Богу, — сказал Монте-Кристо, — вот по крайней мере человек, о котором вы говорите не так, как о бедном Дангларе.
— Может быть, это потому, что я не должен жениться на его дочери, — ответил, смеясь, Альбер.
— Вы возмутительный фат, дорогой мой, — сказал Монте-Кристо.
— Я?
— Да, вы. Но возьмите сигару.
— С удовольствием. А почему вы считаете меня фатом?
— Да потому, что вы так яростно защищаетесь и бунтуете против женитьбы на мадемуазель Данглар. А вы оставьте все идти своим чередом. Может быть, вовсе и не вы первый откажетесь от своего слова.
— Вот как! — сказал Альбер, широко открыв глаза.
— Да не запрягут же вас насильно, черт возьми! Но послушайте, виконт, — продолжал Монте-Кристо другим тоном, — вы всерьез хотели бы разрыва?
— Я дал бы за это сто тысяч франков.
— Ну, так радуйтесь. Данглар готов заплатить вдвое, чтобы добиться той же цели.
— Правда! Вот счастье! — сказал Альбер, по лицу которого все же пробежало легкое облачко. — Но, дорогой граф, стало быть, у Д англ ара есть для этого причины?
— Вот они — гордость и эгоизм! Люди всегда так: по самолюбию ближнего готовы бить топором, а когда их собственное самолюбие уколют иголкой, они вопят.
— Да нет же! Но мне казалось, что Данглар…
— Должен быть в восторге от вас, да? Но как известно, у Данглара плохой вкус, и он в еще большем восторге от другого…
— От кого же это?
— Да я не знаю; наблюдайте, следите, ловите на лету намеки и обращайте все это себе на пользу.
— Так, понимаю. Послушайте, моя мать… нет, вернее, мой отец хочет дать бал.
— Бал в это время года?
— Теперь в моде летние балы.
— Будь они не в моде, графине достаточно было бы пожелать, и они стали бы модными.
— Недурно сказано. Понимаете, это чисто парижские балы; те, кто остается на июль в Париже, — это настоящие парижане. Вы не возьметесь передать приглашение господам Кавальканти?
— Когда будет бал?
— В субботу.
— К этому времени Кавальканти-отец уже уедет.
— Но Кавальканти-сын останется. Может быть, вы привезете его?
— Послушайте, виконт, я его совсем не знаю.