— Я самый, сударь.
— Один из агентов парижской сыскной полиции?
— Да, сударь, — ответил посетитель с некоторым колебанием, слегка покраснев.
Аббат поправил большие очки, которые закрывали ему не только глаза, но и виски, и снова сел, пригласив посетителя сделать то же.
— Я вас слушаю, сударь, — сказал аббат с очень сильным итальянским акцентом.
— Миссия, которую я на себя взял, сударь, — сказал посетитель, отчеканивая слова, точно он выговаривал их с трудом, — миссия доверительная как для того, на кого она возложена, так и для того, к кому обращаются.
Аббат молча поклонился.
— Да, — продолжал незнакомец, — ваша порядочность, господин аббат, хорошо известна господину префекту полиции, и он обращается к вам как должностное лицо, чтобы узнать у вас нечто интересующее сыскную полицию, от имени которой я к вам явился. Поэтому мы надеемся, господин аббат, что ни узы дружбы, ни личные соображения не заставят вас утаить истину от правосудия.
— Если, конечно, то, что вы желаете узнать, ни в чем не затрагивает моей совести. Я священник, сударь, и тайна исповеди, например, должна оставаться известной лишь мне и Божьему суду, а не мне и людскому правосудию.
— О, будьте спокойны, господин аббат, — сказал посетитель, — мы, во всяком случае, не потревожим вашей совести.
При этих словах аббат нажал на край абажура так, что противоположная сторона приподнялась и свет полностью падал на лицо посетителя, тогда как лицо аббата оставалось в тени.
— Простите, сударь, — сказал представитель префекта полиции, — но этот яркий свет режет мне глаза.
Аббат опустил зеленый колпак.
— Теперь, сударь, я вас слушаю. Изложите ваше дело.
— Я перехожу к нему. Вы знакомы с графом де Монте-Кристо?
— Вы имеете в виду господина Дзакконе?
— Дзакконе!.. Разве его зовут не Монте-Кристо?
— Монте-Кристо название местности, вернее, утеса, а вовсе не фамилия.
— Ну что ж, как вам угодно, не будем спорить о словах и, раз господин де Монте-Кристо и Дзакконе одно и то же лицо…
— Безусловно, одно и то же.
— Поговорим о господине Дзакконе.
— Извольте.
— Я спросил вас, знаете ли вы его?
— Очень даже хорошо.
— Кто он такой?
— Сын богатого мальтийского судовладельца.
— Да, я это слышал, так говорят, но вы понимаете, полиция не может довольствоваться тем, что "говорят".
— Однако, — возразил, мягко улыбаясь, аббат, — если то, что "говорят", правда, то приходится этим довольствоваться и полиции точно так же, как и всем.
— Но вы уверены в том, что говорите?
— То есть как это, уверен ли я?
— Поймите, сударь, что я отнюдь не сомневаюсь в вашей искренности, я только спрашиваю, уверены ли вы?
— Послушайте, я знал Дзакконе-отца.
— Вот как!
— Да, и еще ребенком я не раз играл с его сыном на верфях.
— А его графский титул?
— Ну, знаете, это можно купить.
— В Италии?
— Повсюду.
— А его богатство, такое огромное, опять-таки, как говорят…
— Вот это верно, — ответил аббат, — богатство действительно огромное.
— А каково оно по-вашему?
— Да, наверно, сто пятьдесят — двести тысяч ливров в год.
— Ну, это вполне приемлемо, — сказал посетитель, — а то говорят о трех, даже о четырех миллионах.
— Двести тысяч ливров годового дохода, сударь, как раз и составляют капитал в четыре миллиона.
— Но ведь говорят о трех или четырех миллионах в год!
— Ну, этого не может быть.
— И вы знаете его остров Монте-Кристо?
— Разумеется, его знает всякий, кто из Палермо, Неаполя или Рима ехал во Францию морем: корабли проходят мимо него.
— Очаровательное место, как уверяют?
— Это утес.
— Зачем же граф купил утес?
— Именно для того, чтобы сделаться графом. В Италии, чтобы быть графом, все еще требуется владеть графством.
— Вы, вероятно, что-нибудь слышали о юношеских приключениях господина Дзакконе?
— Отца?
— Нет, сына.
— Как раз туг я перестаю быть уверенным, потому что именно в юношеские годы я потерял его из виду.
— Он воевал?
— Кажется, он был на военной службе.
— В каких войсках?
— Во флоте.
— Скажите, вы не духовник его?
— Нет, сударь, он, кажется, лютеранин.
— Как лютеранин?
— Я говорю "кажется", но я не утверждаю этого. Впрочем, я думал, что во Франции введена свобода вероисповеданий.