— Allegro! — говорил он кучеру при каждом подъеме.
— Moderato! — твердил он при каждом спуске.
А только одному Богу известно, сколько подъемов и спусков на пути из Флоренции в Рим, если ехать через Аккуапенденте!
Кстати сказать, эти два слова немало смешили тех, к кому он обращался.
Перед лицом Вечного города, то есть доехав до реки Сторто, откуда уже виден Рим, путешественник не испытал того чувства восторженного любопытства, что заставляет каждого чужестранца привстать в экипаже, чтобы разглядеть знаменитый купол святого Петра, который видишь прежде всего, подъезжая к Риму.
Нет, он только вынул из кармана бумажник, а из бумажника сложенный вчетверо листок, который он с почтительной осторожностью развернул и затем снова сложил, сказав всего-навсего:
— Отлично, она здесь.
Экипаж миновал ворота дель Пополо, свернул налево и остановился у гостиницы на площади Испании.
Метр Пастрини, наш старый знакомый, встретил путешественника на пороге, с шляпой в руке.
Путешественник вышел из экипажа, заказал хороший обед и спросил адрес банкирского дома "Томсон и Френч", который немедленно был ему указан, так как это был один из самых известных банкирских домов Рима.
Он помещался на Банковской улице, недалеко от собора святого Петра.
В Риме, как и всюду, прибытие почтовой кареты привлекает всеобщее внимание. Десяток юных потомков Мария и Гракхов, босоногие, с продранными локтями, но подбоченясь одной рукой и живописно закинув другую за голову, рассматривали путешественника, карету и лошадей; к этим уличным мальчишкам, юным гражданам Вечного города, присоединилось с полсотни зевак, подданных его святейшества, из тех, которые от нечего делать плюют с моста святого Ангела в Тибр, любуясь на расходящиеся по воде круги, — когда в Тибре есть вода.
А так как римские уличные мальчишки и зеваки, более в этом отношении счастливые, чем парижские, понимают все языки, и в особенности французский, то они слышали, как путешественник спросил себе номер, заказал обед и, наконец, осведомился об адресе банкирского дома "Томсон и Френч".
Поэтому, когда приезжий вышел из гостиницы в сопровождении неизбежного чичероне, от кучки любопытных отделился человек и, не замеченный путешественником, а также, по-видимому, и его проводником, пошел за ним на некотором расстоянии, выслеживая его с такой ловкостью, которая сделала бы честь парижскому сыщику.
Француз так спешил посетить банкирский дом "Томсон и Френч", что не захотел ждать, пока заложат лошадей, и экипаж должен был догнать его по дороге или ожидать у дверей банка.
По дороге экипаж его не нагнал.
Француз вошел в банк; проводник остался ждать в передней, где сразу же вступил в разговор с несколькими лицами без определенных занятий или, вернее, занимающимися чем попало, которые в Риме всегда слоняются возле банков, церквей, развалин, музеев и театров.
Одновременно с французом вошел и тот человек, который раньше отделился от кучки любопытных; француз позвонил у дверей конторы и прошел в первую комнату; его тень последовала за ним.
— Могу я видеть господ Томсона и Френча? — спросил приезжий.
По знаку конторщика, важно восседавшего в первой комнате, подошел служитель.
— Как прикажете доложить? — спросил он, собираясь показать чужестранцу дорогу.
— Барон Данглар, — отвечал путешественник.
— Пожалуйте.
Открылась дверь; служитель и барон исчезли за ней.
Человек, вошедший вслед за Дангларом, сел на скамейку для ожидающих.
Минут пять конторщик продолжал писать; в продолжение этих пяти минут сидевший на скамейке человек хранил глубокое молчание и полную неподвижность.
Наконец конторщик перестал скрипеть пером, поднял голову, внимательно посмотрел кругом и, удостоверившись, что они одни, сказал:
— A-а, это ты, Пеппино?
— Да! — коротко ответил тот.
— Ты почуял, что этот толстяк чего-нибудь стоит?
— На этот раз нашей заслуги тут нет, нас предупредили.
— Так ты знаешь, зачем он сюда явился?
— Еще бы! Он явился за деньгами; остается узнать, какова сумма.
— Сейчас узнаешь, приятель.
— Отлично, только уж давай не врать, как прошлый раз!
— Ты это про что? Про англичанина, который на днях получил три тысячи скудо?
— Нет, при нем в самом деле оказались три тысячи скудо, мы их нашли. Я говорю о том русском князе.
— А что?
— А то! Ты сказал нам про тридцать тысяч ливров, а мы нашли только двадцать две.
— Видно, плохо искали.
— Его обыскивал сам Луиджи Вампа.
— Значит, он либо заплатил долги…
— Русский?
— …либо истратил эти деньги.
— Ну, может быть.
— Не может быть, а наверно; но дай я схожу на мой наблюдательный пункт, а то француз покончит дело, и я не узнаю точную сумму.
Пеппино кивнул и, вынув из кармана четки, принялся бормотать молитвы, а конторщик прошел в ту же дверь, за которой исчезли служитель и барон.
Не прошло и десяти минут, как конторщик вернулся сияющий.
— Ну что? — спросил его Пеппино.
— Внимание! Смотрите в оба! — сказал конторщик. — Сумма-то кругленькая!
— Миллионов пять-шесть?
— Да, так ты знал?
— По расписке его сиятельства графа де Монте-Кристо?
— Ты разве знаешь графа?
— И с кредитом на Рим, Венецию и Вену?
— Верно! — воскликнул конторщик, — откуда ты все это знаешь?
— Я ведь сказал тебе, что нас заранее предупредили.
— Зачем же ты спрашивал меня?
— Чтобы увериться, что это тот самый человек.
— Это он и есть… Пять миллионов. Недурно, Пеппино?
— Да.
— У нас с тобой никогда столько не будет!
— Как-никак, — философски заметил Пеппино, — кое-что перепадет и нам.
— Тише! Он идет.
Конторщик снова взялся за перо, а Пеппино — за четки, и когда дверь отворилась, один писал, а другой молился.
Показался сияющий Данглар, банкир проводил его до дверей.
Вслед за Дангларом спустился по лестнице и Пеппино.
Как было условлено, у дверей банкирского дома "Томсон и Френч" ждала карета. Чичероне — личность весьма любезная и готовая услужить в чем угодно — распахнул дверцу.
Данглар вскочил в экипаж с легкостью двадцатилетнего юноши.
Чичероне захлопнул дверцу и сел на козлы рядом с кучером.
Пеппино поместился на запятках.
— Вашему сиятельству угодно осмотреть собор святого Петра? — осведомился чичероне.
— Для чего? — спросил барон.
— Да чтобы посмотреть.
— Я приехал в Рим не для того, чтобы смотреть, — отвечал Данглар; затем прибавил про себя, со своей алчной улыбкой: — Я приехал получить.
И он ощупал свой бумажник, в который он только что положил аккредитив.
— В таком случае ваше сиятельство направляется?..
— В гостиницу.
— В отель Пастрини, — сказал кучеру чичероне.
И карета понеслась с быстротой собственного выезда.
Десять минут спустя барон уже был у себя в номере, а Пеппино уселся на скамью у входа в гостиницу, предварительно шепнув несколько слов одному из упомянутых нами потомков Мария и Гракхов; потомок стремглав понесся по дороге в Капитолий.
Данглар был утомлен, доволен и хотел спать. Он лег в постель, засунул бумажник под подушку и уснул.
Пеппино спешить было некуда; он сыграл с носильщиками в morra, проиграл три скудо и, чтобы утешиться, выпил бутыль орвиетского вина.
На другое утро Данглар проснулся поздно, хоть накануне и лег рано; уже шесть ночей он спал очень плохо, если даже ему и удавалось заснуть.
Он плотно позавтракал и, равнодушный, как он и сам сказал, к красотам Вечного города, потребовал, чтобы ему в полдень подали почтовых лошадей.
Но Данглар не принял в расчет придирчивости полицейских и лени станционного смотрителя.
Лошадей подали только в два часа пополудни, а чичероне доставил визированный паспорт только в три.