— Такое совершенство может привести в отчаяние; слушая вас, не на шутку захочешь остаться холостяком.
— В этом все дело, — продолжал Альбер. — Зная, что на свете существует безупречная женщина, я не стремлюсь жениться на мадемуазель Данглар. Замечали вы когда-нибудь, какими яркими красками наделяет наш эгоизм все, что нам принадлежит? Брильянт, который играл в витрине у Марле или Фоссена, делается еще прекраснее, когда он становится нашим. Но если вы убедитесь, что есть другой, еще более чистой воды, а вам придется всегда носить худший, то, право, это пытка!
— О, суетность! — прошептал граф.
— Вот почему я запрыгаю от радости в тот день, когда мадемуазель Эжени убедится, что я всего лишь ничтожный атом и что у меня едва ли не меньше сотен тысяч франков, чем у нее миллионов.
Монте-Кристо улыбнулся.
— У меня уже, правда, мелькала одна мысль, — продолжал Альбер. — Франц любит все эксцентричное; я хотел заставить его влюбиться в мадемуазель Данглар. Я написал ему четыре письма, рисуя ее самыми заманчивыми красками, но Франц невозмутимо ответил: "Я, правда, человек эксцентричный, но все же не настолько, чтобы изменить своему слову".
— Вот что значит самоотверженный друг: предлагает другому в жены женщину, которую сам хотел бы иметь только любовницей.
Альбер улыбнулся.
— Кстати, — продолжал он, — наш милый Франц возвращается; впрочем, вы его, кажется, не любите?
— Я? — сказал Монте-Кристо, — помилуйте, дорогой виконт, с чего вы взяли, что я его не люблю? Я всех люблю.
— В том числе и меня… Благодарю вас.
— Не будем смешивать понятий, — сказал Монте-Кристо. — Всех я люблю так, как Господь велит нам любить своих ближних, — христианской любовью; но ненавижу я от всей души только некоторых. Однако вернемся к Францу д’Эпине. Так вы говорите, что он скоро приедет?
— Да, его вызвал Вильфор. Похоже, что Вильфору так же не терпится выдать замуж мадемуазель Валентину, как Данглару — мадемуазель Эжени. Очевидно, иметь взрослую дочь — дело не легкое: отца от этого лихорадит, и его пульс делает девяносто ударов в минуту до тех пор, пока он от нее не избавится.
— Но господин д’Эпине, по-видимому, не похож на вас: он терпеливо переносит свое положение.
— Больше того, Франц принимает это всерьез; он носит белый галстук и уже говорит о своей семье. К тому же он очень уважает Вильфоров.
— Вполне заслуженно, мне кажется?
— По-видимому. Вильфор всегда слыл человеком строгим, но справедливым.
— Слава Богу, — сказал Монте-Кристо, — вот по крайней мере человек, о котором вы говорите не так, как о бедном Дангларе.
— Может быть, это потому, что я не должен жениться на его дочери, — ответил, смеясь, Альбер.
— Вы возмутительный фат, дорогой мой, — сказал Монте-Кристо.
— Я?
— Да, вы. Но возьмите сигару.
— С удовольствием. А почему вы считаете меня фатом?
— Да потому, что вы так яростно защищаетесь и бунтуете против женитьбы на мадемуазель Данглар. А вы оставьте все идти своим чередом. Может быть, вовсе и не вы первый откажетесь от своего слова.
— Вот как! — сказал Альбер, широко открыв глаза.
— Да не запрягут же вас насильно, черт возьми! Но послушайте, виконт, — продолжал Монте-Кристо другим тоном, — вы всерьез хотели бы разрыва?
— Я дал бы за это сто тысяч франков.
— Ну, так радуйтесь. Данглар готов заплатить вдвое, чтобы добиться той же цели.
— Правда! Вот счастье! — сказал Альбер, по лицу которого все же пробежало легкое облачко. — Но, дорогой граф, стало быть, у Д англ ара есть для этого причины?
— Вот они — гордость и эгоизм! Люди всегда так: по самолюбию ближнего готовы бить топором, а когда их собственное самолюбие уколют иголкой, они вопят.
— Да нет же! Но мне казалось, что Данглар…
— Должен быть в восторге от вас, да? Но как известно, у Данглара плохой вкус, и он в еще большем восторге от другого…
— От кого же это?
— Да я не знаю; наблюдайте, следите, ловите на лету намеки и обращайте все это себе на пользу.
— Так, понимаю. Послушайте, моя мать… нет, вернее, мой отец хочет дать бал.
— Бал в это время года?
— Теперь в моде летние балы.
— Будь они не в моде, графине достаточно было бы пожелать, и они стали бы модными.
— Недурно сказано. Понимаете, это чисто парижские балы; те, кто остается на июль в Париже, — это настоящие парижане. Вы не возьметесь передать приглашение господам Кавальканти?
— Когда будет бал?
— В субботу.
— К этому времени Кавальканти-отец уже уедет.
— Но Кавальканти-сын останется. Может быть, вы привезете его?
— Послушайте, виконт, я его совсем не знаю.
— Не знаете?
— Нет я в первый раз в жизни видел его дня четыре назад и совершенно за него не отвечаю.
— Но вы же принимаете его?
— Я — другое дело; мне его рекомендовал один почтенный аббат, который, может быть, сам был введен в заблуждение. Если вы пригласите его сами — отлично, а мне это неудобно; если он вдруг женится на мадемуазель Данглар, вы обвините меня в происках и захотите со мной драться; наконец, я не знаю, буду ли я сам.
— Где?
— У вас на балу.
— А почему?
— Во-первых, потому что вы меня еще не пригласили.
— Я для того и приехал, чтобы лично пригласить вас.
— О, это слишком любезно с вашей стороны. Но я, возможно, буду занят.
— Я вам скажу кое-что, и, надеюсь, вы пожертвуете своими занятиями.
— Так скажите.
— Вас просит об этом моя мать.
— Графиня де Морсер? — вздрогнув, спросил Монте-Кристо.
— Должен вам сказать, граф, что матушка вполне откровенна со мной. И если в вас не дрожали те симпатические струны, о которых я вам говорил, значит, у вас их вообще нет, потому что целых четыре дня мы только о вас и говорили.
— Обо мне? Право, вы меня смущаете.
— Что ж, это естественно: ведь вы живая загадка.
— Неужели и ваша матушка находит, что я загадка? Право, я считал ее слишком рассудительной для такой игры воображения!
— Да, дорогой граф, загадка для всех, и для моей матери тоже; загадка, всеми признанная и никем не разгаданная; успокойтесь, вы все еще остаетесь неразрешенной задачей. Матушка только спрашивает все время, как это может быть, что вы так молоды. Я думаю, что в глубине души она принимает вас за Калиостро или за графа Сен-Жермена, как графиня Г. — за лорда Рутвена. При первой же встрече с госпожой де Морсер убедите ее в этом окончательно. Вам это не трудно, ведь вы обладаете философским камнем одного и умом другого.
— Спасибо, что предупредили, — сказал, улыбаясь, граф, — я постараюсь оправдать все ожидания.
— Так что вы приедете в субботу?
— Да, раз об этом просит госпожа де Морсер.
— Это очень мило с вашей стороны.
— А Данглар?
— О! Ему уже послано тройное приглашение; это взял на себя мой отец. Мы постараемся также заполучить великого д’Агессо, господина де Вильфора; но на это мало надежды.
— Пословица говорит, что надежду никогда не следует терять.
— Вы танцуете, граф?
— Я?
— Да, вы. Что было бы удивительного, если бы вы танцевали?
— Да, в самом деле, до сорока лет… Нет, не танцую, но я люблю смотреть на танцы. А госпожа де Морсер танцует?
— Тоже нет; вы будете разговаривать, она так жаждет поговорить с вами!
— Неужели!
— Честное слово! И должен сказать вам, что вы первый человек, с которым моя матушка выразила желание поговорить.
Альбер взял свою шляпу и встал, граф пошел проводить его.
— Я раскаиваюсь, — сказал он, останавливая Альбера на ступенях подъезда.
— В чем?
— В своей нескромности. Я не должен был говорить с вами о Дангларе.
— Напротив, говорите о нем еще больше, говорите почаще, всегда говорите, но только в том же духе.