— Разве он может без этого? Эльслер танцевала в "Хромом бесе"; греческая княжна была в полном восторге. После качучи граф продел букет в великолепное кольцо и бросил его очаровательной танцовщице, и она, в знак благодарности, появилась с его кольцом в третьем акте. А его греческая княжна тоже приедет?
— Нет, вам придется отказаться от удовольствия ее видеть: ее положение в доме графа недостаточно ясно.
— Послушайте, оставьте меня здесь и пойдите поздороваться с госпожой де Вильфор, — сказала баронесса, — я вижу, что она умирает от желания поговорить с вами.
Альбер поклонился г-же Данглар и направился к г-же де Вильфор, которая уже издали приготовилась заговорить с ним.
— Держу пари, — прервал ее Альбер, — что я знаю, что вы мне скажете.
— Да неужели?
— Если я отгадаю, вы сознаетесь?
— Да.
— Честное слово?
— Честное слово.
— Вы собираетесь меня спросить, здесь ли граф де Монте-Кристо или приедет ли он.
— Вовсе нет. Сейчас меня интересует не он. Я хотела спросить, нет ли у вас известий от Франца?
— Да, вчера я получил от него письмо.
— И что он вам пишет?
— Что он выезжает одновременно с письмом.
— Отлично. Ну а теперь о графе.
— Граф приедет, не беспокойтесь.
— Вы знаете, что его зовут не только Монте-Кристо?
— Нет, я этого не знал.
— Монте-Кристо — это название острова, а у него есть, кроме того, фамилия.
— Я никогда ее не слышал.
— Значит, я лучше осведомлена, чем вы: его зовут Дзакконе.
— Возможно.
— Он мальтиец.
— Тоже возможно.
— Сын судовладельца.
— Знаете, вам надо рассказать все это вслух, вы имели бы огромный успех.
— Он служил в Индии, разрабатывает серебряные рудники в Фессалии и приехал в Париж, чтобы открыть в Отее заведение минеральных вод.
— Ну и новости, честное слово! — сказал Морсер. — Вы мне разрешите их повторить?
— Да, но понемногу, не все сразу, и не говорите, что они исходят от меня.
— Почему?
— Потому что это почти подслушанный секрет.
— Чей?
— Полиции.
— Значит, об этом говорилось…
— Вчера вечером у префекта. Вы ведь понимаете, Париж взволновался при виде этой необычайной роскоши, и полиция навела справки.
— Само собой! Не хватает только, чтобы графа арестовали за бродяжничество, ввиду того что он слишком богат.
— По правде говоря, это вполне могло бы случиться, если бы сведения не оказались такими благоприятными.
— Бедный граф! А он знает о грозившей ему опасности?
— Не думаю.
— В таком случае следует предупредить его. Я не премину это сделать, как только он приедет.
В эту минуту к ним подошел красивый молодой брюнет, с живыми глазами, и почтительно поклонился г-же де Вильфор.
Альбер протянул ему руку.
— Сударыня, — сказал Альбер, — имею честь представить вам Максимилиана Морреля, капитана спаги, одного из наших славных, а главное, храбрых офицеров.
— Я уже имела удовольствие познакомиться с господином Моррелем в Отее, у графа де Монте-Кристо, — ответила г-жа де Вильфор, отворачиваясь с подчеркнутой холодностью.
Этот ответ и особенно его тон заставили сжаться сердце бедного Морреля, но его ожидала награда: обернувшись, он увидел в дверях молодую девушку в белом; ее расширенные и, казалось, ничего не выражающие голубые глаза были устремлены на него; она медленно подносила к губам букет незабудок.
Моррель понял это приветствие и с тем же выражением в глазах, в свою очередь, поднес к губам платок; и обе эти живые статуи, с учащенно бьющимися сердцами и с мраморно-холодными лицами, разделенные всем пространством залы, на минуту забылись, вернее, забыли обо всем в этом немом созерцании.
Они могли бы долго стоять так, поглощенные друг другом, и никто не заметил бы их забытья: в залу вошел граф де Монте-Кристо.
Как мы уже говорили, было ли то искусственное или природное обаяние, но, где бы граф ни появлялся, он привлекал к себе всеобщее внимание. Не его фрак, правда безукоризненного покроя, но простой и без орденов; не белый жилет без всякой вышивки; не панталоны, облегавшие его стройные ноги, — не это привлекало внимание. Матовый цвет лица, волнистые черные волосы, спокойное и ясное лицо, глубокий и печальный взор, наконец, поразительно очерченный рот, так легко выражавший надменное презрение, — вот что приковывало к графу все взгляды.
Были мужчины красивее его, но не было ни одного столь значительного, если можно так выразиться. Все в нем выражало глубину ума и чувств; постоянная работа мысли придала его чертам, взгляду и самым незначительным жестам несравненную выразительность и ясность.
А кроме того, наше парижское общество такое странное, что оно, быть может, и не заметило бы всего этого, если бы тут не скрывалась какая-то тайна, позлащенная блеском несметных богатств.
Как бы то ни было, граф под огнем любопытных взоров и градом мимолетных приветствий направился к г-же де Морсер; стоя перед камином, утопавшим в цветах, она видела в зеркале, висевшем напротив двери, как он вошел, и приготовилась его встретить.
Поэтому она обернулась к нему с натянутой улыбкой в ту самую минуту, как он почтительно перед ней склонился.
Она, вероятно, думала, что граф заговорит с ней; он, со своей стороны, вероятно, тоже думал, что она ему что-нибудь скажет; но оба они остались безмолвны, настолько, по-видимому, им казались недостойными этой минуты какие-нибудь банальные слова. И, обменявшись с ней поклоном, Монте-Кристо направился к Альберу, который шел к нему навстречу с протянутой рукой.
— Вы уже видели мою матушку? — спросил Альбер.
— Я только что имел честь поздороваться с ней, — сказал граф, — но я еще не видел вашего отца.
— Да вот он, видите? Беседует о политике в маленькой кучке больших знаменитостей.
— Неужели все эти господа — знаменитости? — сказал Монте-Кристо. — А я и не знал! Чем же они знамениты? Как вам известно, знаменитости бывают разные.
— Один из них ученый, вон тот, высокий и худой; он открыл в окрестностях Рима особый вид ящерицы, у которой одним позвонком больше, чем у других, и сделал в Институте доклад об этом открытии. Сообщение это долго оспаривали, но в конце концов победа осталась за высоким худым господином. Позвонок вызвал много шуму в ученом мире; высокий худой господин был всего лишь кавалером Почетного легиона, а теперь у него офицерский крест.
— Что ж, — сказал Монте-Кристо, — по-моему, награда вполне заслуженная; так что если он найдет еще один позвонок, то его могут сделать командором?
— Очень возможно, — сказал Альбер.
— А вот этот, который изобрел себе такой странный синий фрак, расшитый зеленым, кто это?
— Он не сам придумал так вырядиться; его так одела Республика: как известно, она отличалась художественным вкусом и, желая облечь академиков в мундир, поручила Давиду нарисовать для них костюм.
— Вот как, — сказал Монте-Кристо, — значит, этот господин — академик?
— Уже неделя, как он принадлежит к этому сонму ученых мужей.
— А в чем состоят его заслуги, его специальность?
— Специальность? Он, кажется, втыкает кроликам булавки в голову, кормит мареной кур и китовым усом выдалбливает спинной мозг у собак.
— И поэтому он состоит в Академии наук?
— Нет, во Французской академии.
— Но при чем тут Французская академия?
— Я вам сейчас объясню; говорят…
— Что его опыты сильно двинули вперед науку, да?
— Нет, что он прекрасно пишет.
— Это, наверно, очень льстит самолюбию кроликов, которым он втыкает в голову булавки, кур, которым он окрашивает кости в красный цвет, и собак, у которых он выдалбливает спинной мозг.
Альбер расхохотался.
— А вот этот? — спросил граф.
— Который?
— Третий отсюда.
— А, в васильковом фраке?
— Да.
— Это коллега моего отца. Недавно он горячо выступал против того, чтобы члены Палаты пэров имели свой мундир. Его речь по этому вопросу имела большой успех; он был не в ладах с либеральной прессой, но этот благородный протест против намерений двора помирил его с ней. Говорят, его назначат послом.