Чуть позже я его покинул. Служитель говорит, что он был спокоен до рассвета, потом вдруг начал волноваться и наконец впал в буйство, которое закончилось конвульсиями, после чего он погрузился в своего рода кому.
Три ночи повторяется с ним то же самое: буйное состояние в течение всего дня, потом спокойствие с восхода луны до восхода солнца. Как бы мне хотелось иметь ключ к разгадке этого явления! Кажется, будто что-то систематически влияет на его состояние... Удачная мысль! Сегодня ночью мы устроим ловушку нашему сумасшедшему. Раньше он убежал против нашей воли; теперь же мы ему сами подстроим побег. Мы дадим ему возможность убежать, но люди будут следовать за ним по пятам на случай несчастья.
23 августа.
«Всегда случается то, чего меньше всего ожидаешь». Как замечательно Дизраэли знал жизнь! Наша птичка, найдя свою клетку открытой, не захотела улетать, так что все наши хитроумные планы разлетелись в пух и прах. Во всяком случае, одно нам стало ясно, а именно что, беспокойный период у него вполне определенный, И мы поэтому сможем в будущем освобождать его на несколько часов каждый день. Я отдал дежурному служителю распоряжение водворять Ренфилда за час до восхода солнца в обитую войлоком комнату: пусть хоть тело этой бедной больной души наслаждается покоем, которым не может пользоваться дух его... И вот новая неожиданность! Меня зовут: больной опять сбежал!
Позднее.
Еще одно ночное приключение. Ренфилд дождался того момента, когда дежурный отвернулся, и, улучив минуту, незаметно ускользнул. Я велел служителям разыскать его. Мы застали его на прежнем месте, у дубовой двери старой церкви. Увидев меня, он пришел в бешенство. Не схвати его служители вовремя, он, наверное, убил бы меня. В то время, когда мы его схватили, случилось нечто странное. Он удвоил сопротивление, желая освободиться, но вдруг совершенно затих. Я инстинктивно оглянулся, но ничего не заметил. Тогда я проследил за взором больного: оказалось, он пристально глядел на освещенное луной небо; я не заметил ничего подозрительного, разве только большую летучую мышь, молчаливо, словно призрак, летевшую на запад. Летучие мыши обычно покружатся и улетают, а эта двигалась строго в одном направлении, будто стремилась к цели или имела какое-то особое намерение. Больной наш становился все спокойнее и наконец произнес:
— Вам незачем связывать меня; я и так не стану вырываться.
Мы дошли домой совершенно спокойно. Я чувствую, что в этом спокойствии таится что-то зловещее, и не забуду этой ночи...
Гиллингем, 24 августа.
Мне надо последовать примеру Мины и записывать все, а потом, при встрече, мы сможем вдосталь наговориться. Желала бы я знать, когда же это наконец будет. Хотелось бы, чтобы она опять была со мною! Чувствую я себя очень несчастной. Прошлой ночью мне снилось опять то же, что и тогда в Уитби. Быть может, это следствие перемены климата, или же возвращение домой так на меня подействовало, что все в моей голове смутно, мысли перепутались, я ничего не могу припомнить, но чувствую непонятный страх и страшную слабость. Артур пришел к завтраку и, увидев меня, ужаснулся, а у меня не хватило силы воли притвориться веселой. Может быть, мне удастся лечь спать сегодня в спальне мамы; я извинюсь и попробую ее уговорить.
25 августа.
Опять плохая ночь. Мама не согласилась на мою просьбу. Ей самой очень плохо, и она, без сомнения, боялась, что помешает мне спать. Я старалась бодрствовать, и некоторое время мне удавалось не засыпать; но в полночь с боем часов я заснула. За окном кто-то шумел — слышался точно шелест больших крыльев; насколько я помню, я не обратила на это внимания и вскоре, кажется, заснула. Снова кошмары. Хоть бы вспомнить какие! Сегодня я очень слаба. Мое лицо бледно, как у призрака. Кроме того, у меня болит шея. По-видимому, что-то неладное случилось с моими легкими, так как мне не хватает воздуха. Я все-таки постараюсь как-нибудь скрыть мое состояние от Артура, а то мой вид его огорчит.
Гостиница «Албемарль», 31 августа.
Дорогой Джек!
Очень прошу вас оказать мне услугу. Люси нездорова. Ничего определенного нет, но выглядит она ужасно и с каждым днем все хуже. Я расспрашивал ее о том, что с ней; с ее матерью я не решаюсь говорить об этом, так как тревожить ее, при ее состоянии здоровья, нельзя. Это может иметь для нее роковые последствия. Миссис Вестенра призналась мне, что ее участь решена: у нее сильнейший порок сердца, хотя бедняжка Люси об этом, еще не знает. А между тем. я чувствую, как что-то угрожает рассудку моей девочки. Я схожу с ума, когда думаю о ней; мне больно даже взглянуть на нее. Я сказал ей, что попрошу вас ее осмотреть. Сначала она ни за что не хотела,— я догадываюсь почему, старый дружище,— но в конце концов все-таки согласилась. Я понимаю, друг мой, как; тяжело вам это будет делать, но во имя ее спасения я без колебаний прошу вас, и вы должны взять на себя ее лечение. Приезжайте в Гиллингем завтра на обед, к двум часам, чтобы не возбудить подозрения миссис Вестенра; после обеда Люси найдет какой-нибудь предлог остаться с вами наедине. Я приду к чаю, а затем мы можем вместе уйти. Я очень взволнован ее болезнью и хочу знать всю правду от вас, после того как вы проведете осмотр. Не подведите!