— Господи, господи, господи! Что мы такого сделали, чем провинился этот бедный ребенок, что у нас столько горя? Неужели над нами тяготеет древний рок, раз происходят такие вещи, да еще подобным образом? Эта бедная мать совершенно неосознанно, думая все обратить к лучшему, совершает поступки, которые губят душу и тело ее дочери! А мы не вправе открыться ей, не вправе даже предупредить ее, иначе она умрет и тогда умрут обе. О, сколько горя! Все дьявольские силы ополчились против нас!
Неожиданно он поднялся.
— Идем,— заговорил он после минутной паузы,— идем, мы должны думать и действовать. Есть ли дьяволы, нет их или их множество — безразлично; мы все равно победим.
Он бросился в переднюю за чемоданом, а затем мы вместе поднялись в комнату Люси.
Я снова раздвинул шторы, пока Ван Хелсинг приближался к кровати. На этот раз он не был поражен, когда взглянул на это несчастное лицо, покрытое той же самой ужасной восковой бледностью. Его взгляд выражал суровую печаль п бесконечную жалость.
— Как я и предполагал,— пробормотал он со вздохом, который так много значил.
Затем, не говоря ни слова, он закрыл дверь и начал выкладывать инструменты для новой операции — переливания крови. Я уже давно понял, что это необходимо, и потому начал снимать сюртук, но он остановил меня движением руки.
— Нет,— сказал он.— Сегодня вы станете делать операцию. Я буду объектом Вы потеряли слишком много крови.— Говоря это, он снял сюртук и засучил рукав рубашки.
Опять операция; опять снотворное; опять краска окрашивает пепельно-серые щеки и восстанавливается ритмичное дыхание здорового сна. На этот раз я караулил, пока Ван Хелсинг подкреплялся и отдыхал.
Он воспользовался первым представившимся удобным случаем и сказал миссис Вестенра, чтобы она ничего не выносила из комнаты Люси, не посоветовавшись предварительно с ним; что цветы имеют ценность как лекарство и что вдыхание их аромата входит в план лечения. Затем он взялся сам следить за ходом дела, сказав, что проведет эту и следующую ночи у постели больной что сообщит мне, когда прийти.
После двухчасового сна Люси проснулась свежая и веселая, нисколько не чувствуя себя хуже после ужасного испытания.
Что все это значит? Я уже начинаю бояться, не отражается ли на моем мозгу долгое пребывание среди сумасшедших.
17 сентября.
Четыре спокойных дня и ночи. Я становлюсь такой сильной, что едва узнаю себя. Мне кажется, я пробуждаюсь после долгого кошмара. Я только что проснулась, увидела чудесное солнце и почувствовала свежий утренний воздух. Мне смутно припоминается долгое, тоскливое время ожиданий и страха, мрак, в котором не было ни малейшей надежды на то, что гнет хотя бы разрешится кризисом, а затем — бесконечное забвение и возвращение к жизни, как у водолаза, подымающегося из глубин воды на свет Божий. С тех пор как доктор Ван Хелсинг со мной, все эти ужасные сны, кажется, прошли; звуки, которые обычно сводили меня с ума: удары крыльев об окна, отдаленные голоса, которые казались мне такими близкими, резкий звук, который исходил неведомо откуда и требовал от меня сама не знаю чего,— все это вдруг прекратилось. Теперь я нисколько не боюсь засыпать. Я даже не стараюсь не спать. Теперь я стала любить чеснок, и мне присылают каждый день из Гарлема целые корзины его. Сегодня доктор Ван Хелсинг уезжает, так как ему нужно на несколько дней в Амстердам. Но ведь за мной не надо присматривать; я достаточно хорошо себя чувствую, чтобы остаться одной. Благодарю Бога за мою мать, за дорогого Артура и за всех наших друзей, которые столь добры. Я даже не почувствую перемены, так как вчера ночью Ван Хелсинг долгое время спал в своем кресле. Я дважды заставляла его уснуть, несмотря на то что ветви, или летучие мыши, или что-то другое почти со злобой бились об оконную раму.
Опасное приключение нашего интервьюера
Интервью со смотрителем Зоологического сада
После долгих расспросов, отказов и бесконечного повторения слов «Пэлл-Мэлл газетт» мне наконец удалось найти смотрителя того отделения Зоологического сада, где содержатся волки. Томас Билдер живет в одном из домиков, находящихся в ограде за слоновником, и как раз садился пить чай, когда я постучался к нему. Томас и его жена очень гостеприимные люди, пожилые, бездетные. И если гостеприимство, с которым они меня приняли, обычно для них, жизнь их, должно быть, довольно комфортабельно устроена Сторож отказался ввязываться в какие-либо, как он выражается, «штуки», пока не поужинает, против чего я не протестовал. Затем, когда стол был прибран, он закурил свою трубку и сказал: