– О, с той минуты, как вы поступили ко мне на службу, если только кто-либо осмелится вас оскорбить, скажите мне, и я накажу его жестоко! Вельможи пытаются относиться ко мне с пренебрежением. Так, князь Потемкин прислал на днях за мной камердинера с экипажем…
– Сам князь Григорий Александрович Потемкин! – всплеснул руками Казимир.
– Да. Кажется, он здесь первейшее светило?
– Но я отказался ехать по первому зову. Дело в том, что ребенок племянницы Потемкина, княгини Голицыной, очень болен…
– Ах, гуманно ли отказать в помощи больному младенцу! – поднимая глаза к небу, сказал чувствительный Казимир.
Безвозмездный врач взглянул на него особым своим бегающим мышиным взглядом.
– Вы не знаете, любезный Казимир, всех сил и средств герметической медицины, которыми я обладаю. Мне не надо видеть больного. Могу лечить его на расстоянии, даже так, что ни сам больной, ни его близкие об этом и не узнают. Так, во все стороны света посылаю я через неких воздушных служителей исцеляющие токи! В эту минуту в различных частях Европы и Америки до тысячи страждущих на моем попечении. Но об этом вам еще рано знать, – прервал он свою речь, заметив выражение некоторого робкого недоверия на бледном и тонком лице бедно одетого и тощего Казимира. – Я сказал о ребенке Голицыной. С супругом ее, князем Голицыным, я встретился затем на вечере у сенатора Елагина. Там были избранные лица: Гагарин, Куракин, Мещерский…
– О-о! А-а! У-у! – вырывалось у Казимира при каждой названной фамилии. – Это ближайшие вельможи русской императрицы!
– Да, конечно. Князь Голицын упрекал меня, что я не поехал с камердинером Потемкина. Тонко даю ему понять о несовместимости такой небрежной формы приглашения с достоинством благотворителя и доктора, не профанской, но высшей, небесной медицины. Князь понял меня. С минуты на минуту жду прибытия или его лично, или доверенного лица, соответствующего моему званию. Но перейдем к условиям вашей службы у меня.
– Да, да, ваша милость, – оживляясь, сказал почему-то несколько приунывший Казимир, – каковы эти условия?
Доктор небесной медицины глубокомысленно нахмурился, подняв к потолку большие темные глаза. Потом жестом белой изящной руки с перстнем подозвал молодого человека. Внимательно вглядевшись в его лицо, он дунул на него, быстро пробормотав несколько раз:
– Ксилка! Ксилка! Беша! Беша! – и жестом приказал отойти. Окинув взглядом недоумевающего Казимира, он, как бы сам с собою рассуждая, отвечал:
– Аура чиста, светла… Мягкосердечие… Чувствительность… Чувственность… Вспыльчивость… Вы очень вспыльчивы, Казимир, не правда ли? – обратился он уже прямо к молодому человеку. – Да, вы очень, очень вспыльчивы, хотя и кажетесь столь робким и кротким.
– Если оскорбят мою честь, сударь, я, хотя и беден, но благородного происхождения! – с достоинством сказал шляхтич.
– Да, я знаю… Ваши несчастья, Казимир, с того и начались еще на родине, в Литве, что вы далеко зашли в припадке вспыльчивости… Может быть, покусились на жизнь человека… Тюрьма… Суд… Невозможность оставаться на родине… Приехали сюда… Грубые нравы… Оскорбления… И здесь у вас были столкновения… Взыскание полиции… Суровое, несправедливое наказание…
Говоря это, доктор небесной медицины пристально смотрел в поминутно меняющееся, то бледнеющее, то краснеющее лицо молодого человека.
– Боже мой! От кого вы все это узнали?..– воскликнул он в смущении.
Тонкая улыбка скользнула по губам доктора.
Этого было довольно. Казимир мгновенно нахмурился.
– Если ваша милость не считают меня благородным человеком, – с болезненной надменностью сказал он, в то время как слезы стояли в его голубых глазах, – если гнусные сплетни и искаженное толкование несчастных обстоятельств моей жизни уже дошли до вас, то, конечно, я не могу у вас служить! Простите!
Казимир поклонился и двинулся к двери.
– Остановитесь, молодой человек, остановитесь! – поднимаясь и важно протягивая к нему руку, сказал Калиостро. – Я не нуждаюсь в слухах и сплетнях, чтобы знать все о человеке, слышите ли – все! Обстоятельства вашей жизни, ваш характер, прошлое и даже будущее я прочитал в раскрытой мне книге нижнего и верхнего плана вашего внутреннего человека. Казимир, я не хотел оскорбить вас. Я не мог вас оскорбить. Вы несчастны, но честны и благородны. На службе у меня ваша гордость не будет страдать. Вы честолюбивы, ибо сознаете свои врожденные таланты и, прозябая в бедности, видите то место, которое справедливо должны были бы занимать, отданным ничтожествам, по праву якобы их высокого рождения и крови. Это вас возмущает. Но на службе у меня вам открываются великие возможности.
– О, вы читаете в моей душе, как всевидящий! – с благоговейным трепетом отвечал Казимир.
– Молчите и слушайте. Некоторые называют меня маркизом, другие – графом. Как называют меня бедняки, приходящие за исцелением, вы узнаете. Кто я на самом деле, не пытайтесь узнать. Это вам не нужно. Достаточно того, что на слугу я смотрю, как на равного мне человека. Я не презираю бедняка. В нем я вижу своего брата. Ибо все люди – братья. Все имеют единого отца.
Но сообщу подробнее о службе. Вы будете приходящим. Ночь и весь день с 12 часов в вашем полном распоряжении. Посвящайте это время своему развитию. Читайте, учитесь. Пользуйтесь и невинными, свойственными вашему возрасту развлечениями. Ваше дело – быть при утреннем приеме больных, с 8 до 12 часов, и при вечернем, тоже с 8 до 12. Или же в эти часы, утренние или вечерние, сопровождать меня в прогулках по городу. Вот и все. Устроят ли вас эти условия? Добавлю, что завтрак и ужин вы будете получать от меня или здесь, или во время прогулок при посещении моих знакомых. Ливрейное платье тоже получите от меня. Вы довольны?
– О, очень доволен! И если я днем ли, ночью ли, экстренно понадоблюсь вам, располагайте мной по своему усмотрению!
– Прекрасно. В этом мы сошлись. Притом вы должны помнить: полная скромность, никакого любопытства! Ни о чем не расспрашивать ни у меня, ни у других! Молчание! Молчание! Молчание!
– О, в этом отношении ваша милость могут вполне на меня положиться! – сказал Казимир, хотя именно при этих словах в его голубых глазах загорелся огонек жадного любопытства.
– Что касается вашей супруги, то понадобятся ли ей мои услуги? – тут же спросил Казимир, движимый своей природной польской любознательностью.
– Супруга? – рассеянно переспросил врач, задумчиво рассматривая перстень на указательном пальце. – Супруга? Нет. Нет!.. Нет!.. Она не нуждается в ваших услугах. Она встает поздно. И приходящая камер-фрау ей прислуживает. Но вот что мне скажите: вы живете один или с кем-либо из близких?
– Я живу с сестрой. У нее двое детей. Старший мальчик семи лет. И новорожденное дитя.
Говоря это, молодой человек покраснел.
– И эти дети – плод несчастной любви, не так ли? – проникновенно сказал доктор небесной медицины.
– О, вы все знаете! От вас ничего не укроется! – всплеснул руками поляк.
– Любезный Казимир, любовь, искренняя любовь и несчастье все извиняют!
– Ах, бедная Юзыся пострадала из-за своей невинности и доверчивости неопытного сердца! Она полюбила сына одного из литовских магнатов. Он обманул ее льстивыми обещаниями. Но когда последствия их нежных чувств обнаружились, уехал в Варшаву и больше не напоминал о себе… Родители его предложили маленький пенсион жертве обольщения. Я хотел бросить эти деньги в лицо надменным богачам, покупающим золотом честь бедняков, но крайняя нужда… Пришлось смириться и принять подаяние.
– Вы говорите о старшем мальчике. Но ведь второй ребенок родился здесь и от другого отца! – сказал, улыбаясь, врач.
– Вам и это известно! Да, сестра стала вторично жертвой своей доверчивости, нежного сердца и гнусности обольстителя! Гвардейский офицер, блестящей фамилии, он клялся жениться и даже усыновить Эммануила – так зовут нашего старшенького – и нагло обманул, даже не обеспечив родившееся дитя хотя бы той ничтожной суммой, которую присылают родители первого негодяя!