— Какая прекрасная внешность! — восхитился господин Донован и, помедлив, добавил:
— Уж не знаю, как вы отнесетесь к этому, мисс Конвей, но не доставите ли вы мне удовольствие, составив компанию для поездки на Кони-Айленд в следующее воскресенье?
Спустя месяц они объявили о своей помолвке миссис Скотт и другим пансионерам. Мисс Конвей по-прежнему ходила в черном.
Через неделю после объявления о помолвке они сидели на той же самой скамейке в Центральном парке, где кружили, опадая, листья, словно бы формируя в лунном свете тусклую кинетоскопическую картину. Но Донован весь этот день ходил с унылым, рассеянным видом. Да и теперь, вечером, он был так молчалив, что уста возлюбленной уже не могли долее удерживаться от вопросов, которыми терзалось ее сердце.
— Что случилось, Энди, почему ты столь серьезен и не в настроении сегодня?
— Ничего не случилось, Мэгги.
— Но я же вижу! Имею я право знать?! До сих пор ничего подобного за тобой не наблюдалось. В чем дело?
— Да так, ничего особенного, Мэгги.
— Ну разумеется, ничего особенного, но я желаю знать. Держу пари, тут замешана какая-то другая девушка, о которой ты и думаешь теперь непрерывно. Все в порядке. Если хочешь быть с ней — будь. Возьми слово обратно, если угодно.
— Ну хорошо, я расскажу тебе, — решился Энди, — но боюсь, ты не сможешь понять меня до конца. Ты ведь слышала о Майке Салливане, не правда ли? Все зовут его Большой Майк Салливан.
— Нет, не слышала, — сказала Мэгги, — и не желаю слышать, коль скоро это из-за него ты так переменился. А кто это?
— Это самый большой человек в Нью-Йорке, — почти что с благоговением изрек Энди. — Он может сделать все, что пожелает, с Тэмени[3] или с другой какой старой как мир штучкой в политике. Майк широк, как Ист-Ривер, а рост у него — с милю. Только попробуй что-нибудь сказать против него: не пройдет и двух секунд, как на тебя ополчатся миллионы. Некоторое время назад он посетил метрополию, так короли забились в свои норы, как кролики. Ну так вот, этот «Большой Майк» — мой друг. Я по сравнению с ним — никто: мое влияние распространяется не далее избирательного округа, но Майк — одинаково хороший друг и большому, и маленькому человеку. Я повстречал его сегодня на Бауэри[4], и что бы ты думала, он сказал? Подошел и пожал мне руку. «Энди, — сказал он, — я рассчитывал на тебя, и ты со своей стороны приложил все старания: я горжусь тобой. Что будешь пить?» Майк взял сигару, а я — хайболл.[5] Я сообщил ему, что собираюсь обвенчаться через две недели. «Энди, — сказал Майк, — пришли мне приглашение, чтобы я не забыл об этом, и я обязательно приду на свадьбу». Вот что сказал мне Большой Майк, а он всегда держит слово. Тебе этого не понять, Мэгги, но я отдал бы на отсечение обе руки, чтобы только заполучить Большого Майка на нашу свадьбу. Этот день стал бы лучшим днем в моей жизни. Когда он приходит на чью-то свадьбу, у жениха вся жизнь складывается.
— Тогда почему бы тебе не пригласить его, раз уж он такая «изюминка»? — повеселела Мэгги.
— Есть одно препятствие, — печально поведал Энди. — Существует причина, по которой я не могу этого сделать. Только не допытывайся о ней, я не могу тебе сказать, в чем тут дело.
— Ах, да какая мне разница, — сказала Мэгги. — Наверняка тут замешана политика. Но разве это причина, чтобы перестать улыбаться мне?
— Мэгги, — помедлив сказал Энди, — настолько ли высоко ты ценишь меня, как ценила... как ты ценила этого графа Маззини?
И Энди надолго умолк, но Мэгги не отвечала. Затем она вдруг ткнулась лицом в его плечо и заплакала: тело ее сотрясалось от рыданий, она крепко сжимала его руку и заливала слезами свой крепдешин.
— Ну полно, полно. Что ты? — принялся утешать ее Энди, сразу позабывший о своей собственной печали. — Что случилось?
— Энди, — всхлипнула Мэгги. — Я солгала тебе, и ты уже никогда не женишься на мне. Но я должна все рассказать тебе. Энди, никакого графа никогда не было и в помине. У меня вообще никогда не было кавалера. А у всех других девушек таковые были и они рассказывали о них. И мне казалось, что оттого-то у них и поклонников становится больше. И потом, Энди, ты ведь знаешь, как шикарно я выгляжу в черном. И вот я отправилась в фотомагазин и купила там эту фотографию, и сделала с нее еще одну — для медальона, и сочинила всю эту историю про графа, и что он, якобы, был убит — все ради того только, чтобы постоянно носить черное. Я знаю, любить лгунью невозможно: ты отвергнешь меня и я умру от стыда и позора. Ах, я никогда и никого не любила кроме тебя, Энди, — и этим все сказано!