Когда их тела слились в единое целое, Люсинда почувствовала возвращение тех божественных ощущений, которые она испытала раньше и отдалась их власти с еще большим желанием. Что-то подсказало ей, что она получит еще большее наслаждение, если станет сочетать свои движения с движениями Прескотта. Сначала нерешительно, она начала встречать каждый его толчок движением навстречу, и вскоре их тела слились в едином движении, совершаемом в вековом ритме. Ее дыхание с каждой минутой становилось прерывистее, а страсть разгоралась все сильнее. Волшебство, которого она ждала, становилось все ближе, все ярче, и затем наступил момент наивысшего блаженства. Самое сильное наслаждение, которое Люсинда когда-либо испытывала в жизни, судорожной волной пробежало по ее телу и чувство глубокого и полного удовлетворения охватило ее. Ощутив, как ее тело изогнулось под ним и услышав тихий стон, вырвавшийся из ее уст, Прескотт позволил себе расслабиться и излился в нее, отдав ей не только свое семя, но сердце и душу.
Несколько мгновений они все еще держали друг друга в объятиях, оба отчаянно желая, чтобы эти божественные ощущения длились вечно, оба мечтая про себя, чтобы им никогда не пришлось расставаться.
Но это было неизбежно, и Прескотт поднялся над ней так, чтобы видеть восторженное выражение ее прекрасного лица.
— Я люблю тебя, — просто сказал он.
— О Боже, я тоже люблю тебя.
Он убрал рукой волосы с ее лица и поцеловал ее в лоб.
— Тогда решено. Мы поженимся, и чем скорее, тем лучше. Я схожу завтра к священнику, или дьякону, или как вы их здесь называете, и скажу ему, что…
Он остановился, увидев, как слезы появились в уголках ее глаз и почувствовав, как ужас наполняет его душу.
— Люсинда, дорогая, не говори этого. Пожалуйста, только не это.
— Разве ты не понимаешь? Мы не можем пожениться. Это разрушит твою жизнь и унизит твое положение при королевском дворе.
— К черту двор! Ты разрушишь мою жизнь, если покинешь меня.
— Но ведь ты не будешь жить без меня. Я буду твоей всегда до тех пор, пока ты будешь этого хотеть.
— Ты просто никогда не станешь моей женой, ведь так?
Люсинда отвела взгляд, и ее сердце пронзила острая боль при мысли о том, что жизнь сделала с ними обоими.
— В Англии быть любовницей — это очень престижное положение. Любовница практически ничем не отличается от жены. И в некоторых случаях ей живется даже лучше жены.
— Ха, любовница? Так ты видишь себя в роли моей любовницы?
— Я уже являюсь ею. И я никогда не смогу стать для тебя чем-то большим.
Прескотт пристально вглядывался в прекрасные черты ее лица, желая увидеть совсем не то, о чем она говорила, но понял, что ему не удастся переубедить эту упрямую несговорчивую женщину, пока она сама не изменит своего решения.
— Хорошо, — наконец сказал он. — Если ты действительно этого хочешь, дорогая, тогда, я думаю, пусть будет по-твоему. Я согласен.
Неожиданное согласие и слова Прескотта болью отозвались в ее сердце. Спазмы сдавили ее горло тугим кольцом так, что ей стало тяжело дышать, и она почувствовала внезапную пустоту в своей душе.
Что она сделала? Отказавшись дать ему свое согласие на брак и отдав ему взамен свое сердце и тело, она попыталась сохранить его высокое имя и имя всей семьи Трефаро. Но, сделав это, она, возможно, разбила свое собственное сердце. Боже, помоги ей! И что ей делать дальше?
Глава 17
— Что такое поехать на барбекю, дядя Прескотт?
Прескотт перевел свой взгляд от ямы, которую рыли в земле два деревенских жителя, на любопытное личико Александры и нахмурился.
— Дай-ка мне подумать. Это что-то типа прогулки. Но больше того. Видишь ли, это когда собираются вместе много людей и… О, черт! Сладкая, это просто пикник.
— А что такое пикник?
В это время к ним сзади подошла Люсинда, которая одной рукой несла Элизабет, а другой держала крошечную ручонку Виктории.
— Это когда собираются вместе много людей, и они готовят себе пищу на открытом воздухе, а не в доме на кухне, где ее обычно готовит миссис Свит. Ведь так, дядя Прескотт?
Прескотт не мог не заметить, как четыре самых любимых женщины в его жизни изменились за эту прошедшую неделю. Александра, Виктория и Элизабет, которые были теперь хорошо накормлены, красиво одеты и ухожены, благодаря стараниям Люсинды, заботившейся о них, как мать, совершенно расцвели и превратились в хорошеньких маленьких леди. Особенно Элизабет. Она больше не писалась в кровати по ночам и больше не звала во сне свою маму. Но, по правде говоря, больше всех изменилась Люсинда. Хотя она все так же с формальной вежливостью относилась к нему на людях, все было совершенно по-другому, когда они оставались наедине. А это теперь случалось довольно часто. Каждую свободную минуту, которую могли выкроить, они проводили в объятиях друг друга или в постели, доставляя друг другу наслаждение и утоляя свою страсть, которая, казалось, разгоралась все сильнее, вместо того, чтобы со временем постепенно угасать, как это всегда случалось в его отношениях с другими женщинами.
— Да, именно это и есть пикник, — сказал Прескотт, зная, что если он сейчас же не изменит направление своих мыслей, то будет в состоянии оставить и детей и все приготовления ради того, чтобы уединиться с Люсиндой в укромном месте, где смог бы заниматься любовью до вечера.
Он делал это раньше, и ему ничего не стоило повторить, но в данный момент он не мог себе позволить подобных отвлечений. Даже самого приятного из тех, что он знал. Кандервуды должны были приехать через два дня, и в имении нужно было еще многое сделать перед их прибытием.
— Конечно, я знал людей, которые любили зажаривать на открытом огне надетые на палку кукурузу, картошку и даже репу, — сказал он. — Но в этот раз мы будем готовить только мясо. Полкоровы, целую свинью и… ягненка.
Последнее он добавил с заметной гримасой на лице. Он прекрасно знал, что если бы любой настоящий техасец прознал о его намерениях, то непременно собрал бы ребят покрепче, и они отдубасили бы его так быстро, что не осталось времени понять, что же с ним случилось.
Это было подобно случаю с Люсиндой, в которую он влюбился с такой головокружительной быстротой, что не успел опомниться.
Слезы появились в огромных голубых глазах Александры, и ее нижняя губка задрожала.
— Вы собираетесь зажарить Принцессу?
— О, нет, дорогая, не Принцессу, — желая успокоить маленькую четырехлетнюю девочку, он опустился перед ней на колени, так, что ее личико оказалось на уровне его глаз:
— Она… Видишь ли, теперь она член нашей семьи, она живет с нами и все прочее. Мы никак не можем съесть члена нашей семьи. Мы лучше скажем Тому, чтобы он выбрал кого-нибудь другого. Как ты на это смотришь?
— Я совсем не буду есть баранину, — сказала Александра, вытирая со щек слезы. — Мне не нравится есть ягнят.
— Мне тоже, сладкая. Знаешь что, мы с тобой будем обходиться исключительно говядиной и свининой, а другие пусть едят эту баранину, если им так хочется.
— Хорошо.
— Вот и прекрасно. А сейчас что ты скажешь насчет того, чтобы нам вдвоем пойти на конюшню и попросить Тома выбрать овцу, которая, по его мнению, больше всех подойдет для нашего пикника?
— Этого парня там нет, милорд, — сказал Эрнест, один из мужчин, работающих в яме.
Прескотт выпрямился в полный рост.
— А где он?
Эрнест пожал плечами.
— Не знаю, милорд. Думаю, что он отправился куда-то далеко. В последний раз я видел его вечером в среду, тогда у него была с собой большая сумка, — Ты видел его вечером в среду, и он нес с собой большую сумку? — озадаченно произнес Прескотт. — Но ведь это было два дня назад. Я мог бы поклясться, что видел его в конюшне еще вчера утром.