— Да, безусловно, она удивительный человек, и все же я не думаю, что она одобряет то, что мы кузены.
— Далекие кузены, дорогая, — сказал Прескотт. — И она это понимает. Разве ты не заметила выражение ее лица, когда мы объяснили, насколько далеки наши родственные связи?
— В общем-то да, но я просто надеюсь, что… — Люсинда замолчала, вдруг почувствовав сильную боль в нижней части спины.
— Что случилось?
— О, Боже мой!
— Что?
— Моя спина.
— Твоя спина? Ведь ты не поднимала ничего тяжелого, не так ли?
— Нет, не больше обычного. Лучше дай-ка мне повернуться на бок.
Несмотря на то, что массивная фигура Прескотта занимала большую половину кровати, Люсинде удалось осторожно повернуться на том небольшом пространстве, которое оставалось ей на матрасе и, сделав это, она тут же почувствовала, как боль начала постепенно утихать.
— Да, так лучше. Гораздо лучше. Я, должно быть, сегодня перенапряглась больше, чем думала, постоянно карабкаясь в этот фургон и вылезая обратно. Знаешь ли, это было совершенно неудобно.
— Да, дорога из города была довольно тряской, — сказал Прескотт. — Надо что-то делать с этими чертовыми дорогами. Ты действительно уверена, что у тебя все и порядке?
— Да, я чувствую себя настолько хорошо, насколько могу чувствовать в моем положении.
— Теперь тебе осталось потерпеть всего только пару-тройку недель, и потом все это закончится.
— Ты так думаешь?
— На некоторое время, конечно, — сказал Прескотт. Улыбнувшись, он положил руку на круглый живот Люсинды. Почувствовав сильный толчок со стороны малыша, он рассмеялся. — Боже, ты это почувствовала?
— Конечно да, глупый. Как я могла не почувствовать? Я постоянно чувствую это уже на протяжении последних пяти месяцев. И днем и ночью. Удивительно, как я вообще могу спать.
— Хей, а вот и еще один.
— Подожди будет и еще. Твоя дочь или сын еще только начинает. Этот малыш лягается, как упрямый осел.
— Да, но это делает тебя такой прекрасной.
— Что, его лягание?
— Нет, то, что ты беременна, — ответил он. — Мне будет жаль видеть, что все это кончилось.
— А я совсем об этом и не пожалею, — сказала Люсинда. — Я жду не дождусь, когда все это кончится. Я не могу дождаться того времени, когда опять смогу увидеть свои собственные ноги. Мне кажется, что не видела их уже несколько недель.
— Разве тебе не нравится быть в таком положении?
— Не особенно. Тебе бы тоже не понравилось, будь ты женщиной.
— Так ты больше не хочешь детей?
— Конечно, хочу. Я люблю детей, ты это знаешь. Просто мне не нравится находиться несколько месяцев в таком положении перед их рождением. Вот если бы ты мог каким-то образом родить следующего…
— Я постараюсь, дорогая. Я буду стараться изо всех своих сил, но все-таки я не думаю, что мы… — он остановился, почувствовав, как живот Люсинды внезапно потвердел под его рукой, и она судорожно вдохнула воздух ртом. — Что происходит?
— О Боже!
— Люсинда?
Чувствуя сильную боль в спине, к которой добавилось ощущение теплой влаги между ног, Люсинда не смогла собрать силы для немедленного ответа.
— Ты теряешь ребенка?
— Ммм!
— Боже, я знал это, — он отбросил в сторону одеяло и выпрыгнул из кровати. — Я побегу позову тетушку Эмми.
— Нет, пока не надо.
— Но она знает, что делать.
— И я тоже.
— Но ведь ты никогда до этого не теряла ребенка.
— Я не теряю его, Прескотт. Я рожаю.
— Сейчас?
— Да, сейчас.
— Но ведь еще слишком рано.
— Скажи это ребенку. У-у, Господи!
— И что теперь?
— Я намочила кровать. У меня отошли воды.
Прескотт стоял в одних трусах посреди комнаты и беспомощно смотрел на нее.
— Помоги мне приподняться, чтобы сменить простыни.
— Нет, оставайся в том же положении, в каком ты лежишь. Не двигайся. Я пойду принесу простыни и позову тетушку Эмми.
— Пока не надо. Еще слишком рано. Лучше останься и поговори со мной.
— Поговорить с тобой?
— Да. Мне нужно отвлечься.
Прескотт почесал затылок. Боже всемогущий, эта женщина рожала ребенка и испытывала страшные муки, но все, чего она хотела — это только говорить. Он определенно никогда не сможет понять женщин, даже если доживет до ста лет.
— Хорошо, — сказал он, — о чем ты хочешь поговорить?
— О твоем брате.
— О Пайне?
— Да. Он кажется очень хорошим человеком.
— Так оно и есть. Временами бывает просто ангелом.
— Во многом он очень похож на тебя. Но в общем-то вы полные противоположности.
— А как же иначе, мы — разные люди.
— Ты еще не сказал ему о деньгах?
— О каких деньгах?
— О сокровищах барона, которые мы нашли. Ты не считаешь, что ему следует узнать, что он не настолько погряз в долгах и обречен на нищету, как он думает?
— Нет, я так не считаю, — ответил Прескотт. — Некоторое время неведения о столь приятных новостях еще никогда никому не мешало. Он долго скрывал от меня то, что похитил Хлою. Теперь с этими деньгами я решил отплатить той же монетой.
— Он похитил Хлою?
— Но я не собираюсь сейчас вдаваться в эту историю.
— Нет, ты от меня так просто не отделаешься. Так ты похитил меня, потому что твой брат тоже похитил свою жену?
— Во всяком случае, все получилось как нельзя лучше, не так ли? Если бы я не похитил тебя тогда, ты все еще была бы в Корнуолле, и твое сердечко разрывалось от тоски, а я был… В общем, я не знаю, где бы я был, но я чертовски уверен, что не был бы здесь с тобой, и трудно предположить, как сложилась судьба каждого из нас.
— Тогда я рада, что ты похитил меня.
— Ты действительно так думаешь?
— Я никогда не говорю того, о чем я не думаю, Прескотт. Разве ты об этом до сих пор еще не знаешь?
— Да, я это знаю.
Люсинда, его жена, весь смысл его жизни, была единственной женщиной, которой он мог всегда доверять, на которую он мог всегда положиться в том, что она скажет ему правду, каковы бы не были обстоятельства.
— Я люблю тебя, — сказала она.
Он присел на край кровати и взял ее руку.
— Я тоже люблю тебя, Люсинда. И учитывая, что у нас скоро родится ребенок, я бы сказал, что это чертовски хорошо.
Наклонившись, он поцеловал ее в лоб. Он хотел сделать больше, но не осмелился. Ведь у них еще будет время, когда они смогут дарить друг другу свою любовь, свою страсть, и это будет продолжаться очень долго, а вернее до конца их жизней.
— Прескотт?
— Да?
— Я думаю, что тебе надо пойти и позвать тетушку Эмми.
Пайн, Хлоя и Присцилла вернулись в Трипл на рассвете следующего дня, как только один из работников передал, что им следует как можно скорее прибыть на ранчо.
— Что случилось, тетушка Эмми? — спросила Хлоя, когда они с шумом вошли в дом через парадную дверь. — Заболела одна из маленьких девочек?
— Нет, — ответила Эмми, которая выглядела довольно усталой после бессонной ночи, но, несмотря на это, очень счастливой. — Никто не заболел. Все абсолютно здоровы.
За спиной тетушки появилась фигура Прескотта, который выглядел и того хуже.
— Вам всем надо было остаться здесь прошлой ночью. Вы пропустили самое важное событие.
— Какое важное событие? — спросил Пайн, совершенно сбитый с толку загадочными словами Прескотта.
Однако Хлоя, которая обладала гораздо большей интуицией, тут же воскликнула:
— Люсинда родила ребенка?
— Да, — загадочно произнес Прескотт.
— О, я хочу его увидеть.
— Тогда пойдемте.
Гордый молодой отец повел всех по коридору и тихо отворил дверь в свою комнату. Крепко спящая Люсинда лежала посреди кровати, и два крошечных свертка покоились с каждой стороны от нее.
— Близнецы? — удивленно прошептали в один голос Пайн и Хлоя.
— Более того, — сказал Прескотт, сияя от счастья, — мальчики-близнецы.
— Сыновья? — спросил Пайн. — У тебя родились сыновья-двойняшки?
— Вот именно, братишка. Похоже, что династия Трефаро будет жить вечно.