– Не сердись, Саввишна, ступай… Твой Катрин всегда быль явной дура.
Калиостровы шутки
Вертится свет, а для чего он так —
Не ведают того ни умный, ни дурак.
Граф Феникс роговой палочкой чистит крепкие ногти.
Бакалавру противно, что граф чистит их тут же, за кушаньями, и что короткие его пальцы лоснятся от сала: граф обсасывал крыло рябчика. Теперь на его тарелке горка оранжевой кожуры. Апельсинные косточки граф выплевывает в горсть. Его белая салфетка, повязанная на затылке ослиными ушами, залита соусом. Граф ест неряшливо, чавкает, ковыряет мизинцем в глубине рта. Его лысый лоб от удовольствия в поту.
Сунув роговую палочку в карманчик камзола, граф стал прихлебывать горячий кофе. Он прищурил один глаз на Елагина, над другим, – круглым и строгим, – ерошится черная бровь.
– Вы спрашиваете, сколько мне лет, – граф, выпятив нижнюю губу, шумно глотнул, поперхнулся. Неспешно утер маслянистый пухлый рот, оставив на салфетке коричневые пятна.
– Уважая ваше гостеприимство, рыцарь и брат, я могу вам открыться: жизни моей 5557 лет.
– 5557? Быть не может! – Елагин всплеснул руками. Кривцов от стыда кашлянул: до чего дерзко врет этот неряшливый итальянец с блестящими, как у рака, глазами.
– Несносный лжец, подумали вы, – я вижу по лицам, – граф сорвал салфетку, отшвырнул, злобно приподнялась верхняя губа, обнажив мелкие зубы. – А я подтверждаю: кавалер Калиостро живет на земле 5557 лет, а может быть, больше…
– Граф, простите, но не могу вам поверить, – канцлер с досадой отодвинул тарелку.
Калиостро побледнел. Черные глаза запылали.
– Не верьте, снова вас убеждать, мало вам явных знамений?.. Калиостро, Калиостро, ты бродишь по странам слепых, среди народов глухих… Весь мир будет твой, а они, маловеры, скажут: Калиостро – плут, Калиостро – обманщик.
– Остановитесь, граф, вам не говорят таких позорных слов, – твердо сказал Елагин. – Но согласитесь, 5557 – подобных сроков человеческой жизни не обнимает мой бедный, темный ум.
– Но вы забыли, что я владею камнем мудрости, что я победил смерть. Даже для глупых старух, даже для расслабленных сластолюбцев имею я рецепты вечной молодости и долгой жизни: каждые пятьдесят лет, в майское новолуние, поститься два месяца, питаться только чистым воздухом и чистой водой, пускать кровь, принимать Materiae primae, втирать мои египетские помады Robantia, Stimulantia и масло премудрости.
– Целая аптека, – сказал Елагин по-русски, подмигнув бакалавру.
– Да, наконец, вы забыли имя мое. Не подумали, что означает имя, принятое мною, – Феникс, Феникс…
– Феникс? – встрепенулся Кривцов, – Феникс, из пепла вечно рождаемый?
– Вы правы, молодой кавалер… О, сколько стран, народов, веков, имен прошли и пройдут в глазах моих.
– Да кто же вы, откройтесь? – Елагин внимательно посмотрел на графа.
– О, только Джузуппе Калиостро, бродячий итальянец… – Глаза графа блеснули под полуопущенными веками, как дальние молнии. – Или не видите вы, кто перед вами?
– Вы, вы, может быть… Вы – Агасферус? – неуверенно спросил канцлер.
– Агасферус? Не знаю такого. Я – Феникс… Помню, когда я впервые был в Санкт-Петербурге…
– Как, вы уже были у нас? – удивились и канцлер и секретарь.
– Конечно, в 1762 году, когда ваша belle-femme[10], верхом на гвардейском солдате прискакала на трон. Кстати, кланяйтесь от меня новому фавориту, Ланскому.
– Не извольте, сударь, отзываться так фривольно о государыне нашей, – сухо проворчал канцлер. – А вас в памятные те дни я в столице не видывал.
– Меня тогда звали граф Сен-Жермен.
– Позвольте, тот тощий седенький французик, темный приятель Орловых, всех уверявший, что владеет философским камнем и жизненным эликсиром?.. Точно, он был тогда в столице, но у него с вами никакого сходства.
– А между тем, граф Сен-Жермен – я!
При этих словах Калиостро порылся в заднем кармане кафтана, вытянул нечистый шелковый платок, печатку, затрепанные листки, червонец, и, наконец, тяжелую, окованную золотом табакерку.
– Угощайтесь, – протянул он табакерку Елагину.
Канцлер взял понюшку, смеясь.
– Этак вы скажете, что были и Казановой, тоже приезжавшим сюда…
– Джиакомо Казанова? – Да, это был я.
– Как? Тот старый, вонючий итальянец, коричневый, как выжатый лимон, – побойтесь, граф, Бога, – я отлично помню Казанову: в пыльных чулках, в поношенном дорожном кафтане, трактирный болтун, от которого несло дешевым вином и дешевыми гостиницами, где веселых девок торгуют за наш алтын – безбожно так шутить, граф.