– Неужели весь день я в беспамятстве пролежал? Он стоял у окна, вдыхая вечернюю свежесть.
Он видел, как со двора выплыл синий Калиостров ковчег с носатым Жульеном на запятках, с горбатым Жако на козлах. Старый дворецкий, без шляпы, тихо брел по тропе к заднему крылечку. Вечер, тишина.
Утром ревели серебряные трубы, блистали золотые щиты, мечи, – утренняя заря была ликующей битвой. А теперь от росистой травы, от темных сосен, иссохших на дневном жаре, от гравия и мраморного сатира, над которым затанцевал уже вечерний фонтанчик мошкары, плывет к озаренному небу тихая музыка, скрипичный концерт.
Пели скрипки и в груди бакалавра. И была от них печальная сладость. Как будто прошли века, и все прощено, все забыто – звон мечей и щитов, кровь, битвы, обиды, обманы, – или не проходили, не было вовсе веков, а все стоит упокоено и недвижно в озарении вечного вечера.
– Любовь, – улыбнулся Кривцов. – Любовь – камень мудрости…
«Любовь» – пело в его груди, когда он шел к канцлеру через круглое зало. Счастливо светилось худое лицо, синие глаза стали лучистыми, ясными.
Он толкнул дверь в кабинет, дрогнул слегка: перед ним – широкая черная спина графа Феникса. Черный бархат наморщен от подмышки к подмышке, над воротом белая лысина.
«Вот он, обманщик, – без злобы, даже с жалостью подумал бакалавр. – Вертится, бормочет, ярится, а кого обманет, когда так ясно, что вечный вечер над всеми, незаходимая заря, Феличиани, любовь».
С кроткой усмешкой он коснулся плеча Калиостро:
– Почтенный кавалер, вы увлечены сплавом… Не ошибка ли это?.. И надобны ли еще услуги мои в вашем путешествии к золотому руну?
Рассеянный взгляд графа скользнул по его лицу.
– Мой друг, вы только взгляните, – небывало ласково сказал Калиостро. – Сияет, сияет…
Вечернее солнце, повеяв последним светом, облило высокую стеклянную урну.
– Вы правы, почтенный кавалер, сплав сияет, как лучшая медь, – улыбнулся бакалавр, подумав: «Обманщик обманутый».
Калиостро рассеянно сунул ему под нос тяжелую табакерку.
– Угощайтесь, мой друг.
– Благодарствую, я не нюхаю.
«Ослабел маг, мягок, лик бледен, – оглядел Кривцов графа… – А камень-то философский, господин маг, уже найден…»
– Мой друг, но сплав не остывает, – приложил Калиостро пухлую ладонь к колбе. Его заерошенные брови жалобно сжались, и он так посмотрел на Кривцова, точно у него искал помощи:
– Мне даже кажется, он стал горячее. Едва теплым было стекло. Кривцов сказал:
– О нет, почтенный кавалер, ваш сплав охлаждается.
– Не правда ли? Благодарю вас. Вы можете идти… Я один буду ждать первого кристалла, мне кажется, мне ка…
Кривцов поспешно вышел из кабинета.
– Мне кажется, что тут действительно золото, – договорил граф уже себе самому.
А бакалавр вбежал на антресоли. Он вспомнил, что Жако и Жульен увезли в карете восковую куклу, механическую Beнеру. Там, в верхних покоях, в дальних горенках, – Феличиани одна.
По лестнице навстречу бакалавру спускался дворецкий Африкан с зажженным канделябром.
– Amore, Amore, – тихо смеясь, затормошил Кривцов старика.
– Да пустите вы, сударь, пожару наделаете. С ума посходили… То козлом прыгаешь, то воешь… Перья скрыбут, в стеклянных горшках варева кипят, боярин спозаранок по городу гоняет – как есть гофшпиталь для умом скорбящих.
– Amore! – крикнул бакалавр и мраморному Сократу, – Дедушко плешивый, – любовь!
В графские покои дверь приоткрыта. Сердце бакалавра заколотилось: «Чего я боюсь? Там ты, любовь, мечта». И вступил в прихожую, и тут же наткнулся на медную попугайную клетку.
А в клетке, сгорбившись в желто-зеленой ливрее, сидит на корточках носатый Жульен. Дико взъерошены перья, вертит клювастой головой, насмешливо крикнул:
– Прочь, дурак, прочь! Кривцов толкнул клетку ногой.
– Почудится тоже подобная нечисть…
Попугай закракал, – забился о прутья, ломая костлявые крылья.
Третья дверь, дверь Санта-Кроче, любви, мечты, философского камня, – растворена настежь.
В покое Феличиани горит свеча, брошена книга на кресла, точно тут только что были. Но Феличиани не видно… А, вот она, на высокой постели, укрыта с головой лебяжьим белым покрывалом, оно чуть подымается от дыхания.
– Госпожа моя, радость, сударушка! – прислушался Кривцов к ровному дыханию спящей.
– Проснись, я пришел.
Дрожа от щемящей сладости, он стал отнимать покрывало с ее лица.
– Ты сказала три буквы – А, М, О. – а я отвечаю…
– Ре-ре-ре, – вдруг прохрипело с постели. Покрывало заежилось, откинулось, и голый Жако, – косматая обезьяна, бурая шерсть, плешины на заду, хвост облезлый, – выпрыгнула на постель, полезла, кривляясь, к потолку по шпалерам.