– Где Феличиани?
– Клянусь, не знаю, о ком ты говоришь. Ты бредишь призраком, ты, кажется, влюбился в Саламандру, которую зажигают блуждающие звезды, ложные солнца…
– О нет, Феличиани не Саламандра, – улыбнулся Кривцов. – Она не призрак, она открыла мне истину, какую ты не найдешь никогда.
– А я говорю, она призрак! – топнул ногою граф. – Моя чахлая жена давно померла в «Голубых оленях». Твоя истина мертва. Это я выдумал тебе Феличиани, я давно заметил твои вздохи, твой флажолет, – я просто водил тебя за нос. Твоя истина – выдумка, вампир, – неведомый, давно издохший, дряхлый, проклятый вампир! Истины нет! Один я, граф Феникс, вот уже тысячелетия брожу по земле. Сам Бог ваш Иегова, как Великий Кавалер Калиостро, только брожение, только разрушение создания…
Калиостро вскочил, протяжно завыл по латыни:
– Lilium pedibus destrue.
– Да кто ты, мятежный кощунник? – дрогнул Кривцов.
Калиостро выл, выпучив глаза:
– Хризофир – Геликон – Офир – Ма-Ро-Бо-Кукуреку! Как черная жирная жаба, запрыгал он на корточках кругом бакалавра.
– Отойди, дух нечистый! – задохнулся тот от страха и отвращения. Пошарил по столу, пальцы наткнулись на Калиострову табакерку…
– О, я не дух, не приплетай страшных басен о сатане. Шпага прыснула огнем в руке графа, черными копьями дыбятся волосы по краям лысины.
– Я только Джузуппе Калиостро, итальянский бродяга. Я – человек…
– Сгинь!
Табакерка ударила звонко о сталь, шпага с пронзительным свистом вырвалась, острием воткнулась в паркет. Трепеща, закачалась. Кривцов подхватил ее.
– Теперь ты ответишь мне, окаянный!
И с размаха влепил графу дюжину азартных пощечин. Заколотил кулаками по тугим колючим щекам, которые бухали, как кожаные подушки…
– Не довольно ли, мой кавалер, выбивать пыль из кресел? – позвал вдруг насмешливый голос графа.
Устало дыша, бакалавр осмотрелся: перед ним – потертые кресла, а граф Феникс, оскаленный, стоял у окна. Он в черной треуголке и в испанском черном плаще, подбитом красной тафтой, точно тлеющей огнем…
Ледяной ветер обдал Кривцова – граф взмахнул полой плаща.
– Adio, любезный бакалавр, я к вам вернусь.
Тут Калиостро пристукнул красными каблуками и прыгнул в окно.
Кривцов головой вперед устремился за ним.
Раздут черный плащ, граф Феникс косолапо бежит по аллеям, к Неве, через мост, как тяжелая черная птица. Бакалавр его настигает.
Бегут Васильостровские пустыри, заборы, тусклые фонари на полосатых, столбах, хлебные магазейны, кордегардии.
Феникс вдруг оглянулся. Его оскаленные зубы показались громадными, лошадиными.
– Никогда никому не догнать – Феникса, Феникса!
И почудилось Кривцову, что они оба бегут на месте. «Вечный бег. Недвижна вселенная», – пронеслось в голове бакалавра. Задыхаясь, он стал отставать.
Черный плащ вздулся, шумя раскинулся в воздухе, – граф Феникс поднялся над мостовой. Толстые икры, подошвы тупоносых башмаков мелькнули в бледном небе над головой бакалавра. Он открыл рот и выронил шпагу.
С пронзительным свистом, как черная машина, Калиостро пронесся над шпилем адмиралтейства, зацепил полой золоченый кораблик, рванулся, взвился… Ночной ветер затрепал на кораблике черный лоскуток испанского дорожного плаща.
– Амо, амо, – безумно мычал Кривцов. А хотел крикнуть – Феличиани, философский камень, любовь…
Старый канцлер вернулся из города за полночь, букли растрепаны, сам сердитый. Выбрался из кареты, а в сени из круглой залы выбежал навстречу дворецкий Африкан, тоже растрепанный и сердитый.
– Батюшка, Иван Перфильевич, – страсти! – старик упал канцлеру в ноги. – Граф иностранный с секретаришкой твоим подрались – баталия! Я в кабинет было сунулся, да назад – оплеушины, шпагами колятся, бумаги пожгли, в окна попрыгали.
В кабинете еще летал черный пепел. Елагин заглянул в открытое окно.
– Никого нет. Невысоко, не убьются. Убегли, куда ни есть… Ступай, дед, я все разберу.
Африкан, уходя, поднял с паркета Калиострову табакерку, у которой перламутровая крышка отскочила с шарниров.
Старый канцлер собрал обгорелые обрывки, клочки записок. Серые буквы на кусках пепла рассыпались от прикосновения.
– Ах, петухи, весь труд свой пожгли… А тут и государыня слышать о Калиостре не хочет: выслать без замедления… Вот тебе и чудесное золото.
Канцлер сел в кресла спиною к колбе. Сердито нахмурился. И вдруг в тишине за спиной послышался звук, чистый и легкий, как бы звук падения червонца.
Под стеклянным жбаном на оловянной тарелке заиграл желтым светом кристаллик металла.
– Никак из колбы упал, – прикинул его на руку канцлер. – Что такое? Столь чистый блеск.