Я не мог совладать с жестокой, собачьей тоской, сказал друзьям, что занят, заперся…
И не знаю, сколько ночей провел я в тихих беседах с портретом. Бакалавр изображен в овале: худое лицо повернуто вполоборота, голубой кафтан с желтыми лацканами, рыжеватые букли, а полинявшие синие глаза смотрят кротко.
– Вы могли бы мне рассказать, милый прадедушка, о всех этих чудесных и таинственных вещах, о Калиостро и непонятном «Амо», которое, вероятно, уже стерлось на Петербургском кладбище…
И увидел я тут, что крошечный кавалер в голубом кафтане, с рыжей косицей, сидит на моей чернильнице.
– Конечно, я могу рассказать вам, но страшусь, что история будет докучлива…
Я его ободрил, наскоро стал записывать. Многих старинных слов я не понимал – как понять и вспомнить их на чужбине? – Я заменял их своими. Я спорил с прадедом, говорил ему, что критики меня заедят, что надобно обязательно «выдержать стиль 18-го века», что прадед невозможно обращается с историческими фактами, что у него эта немка Екатерина, этот фаворит Ланской просто ни на что не похожи, его Калиостро под конец философствует на скучнейший манер.
– А ты слушай меня, да пиши, – отвечал прадед.
Крошечный кавалер запросто ходил по моему столу, сбивал на пол бумаги, задевал маленькой шпагой пепельницу. Он присаживался на раскрытую коробку с папиросами. Я курю немецкие: они дурны, без сомнения. И прадед очень сердился, что я курю горелое сено.
И никак не верил он мне, что Российской Империи, Восьмого Капитула Держав Масонских, больше нет и в помине. Тогда с горечью и гневными слезами я рассказал ему все…
Лицо милого гостя замигало, потускнело, послышался тонкий крик.
– Калиостр, Калиостр!
Я взглянул на чернильницу, а прадеда там нет, посмотрел на портрет, опустевший за эти ночи, а портрет на моих глазах закачался, опрокинулся, и со стола об пол – щелк.
Мне только осталось подбирать осколки эмали.
– Что вас потрясло, прадед, что испугало? Не Калиостро ли, у которого тысячи темных шаманских прозвищ? Прошу прощения вашего, но подобного малодушия я не ждал. Ведь Елагин дал вам в свое время верный совет – держи сердце веселым и чистым, выше всех комедий земли. Что бы вам посмеяться над Калиостро, а вы избрали трагическую роль. И если верно, что история человечества есть глупая история обманщика Калиостро, – что же, это еще смешнее, еще…
Окна на заднем берлинском дворе плачут дождем.
Ветер гоняет холодный дым над каменным сараем…
Подумаешь, – какая трагедия, – и задний двор, и дождь, и ветер.
А все равно – философский камень у нас! Черный пугало Калиостро, великий и несчастный обманщик, никогда его не отыщет…
Вы, прадед, напрасно прыгали со стола. Ведь сами же вы и нашли камень мудрости. И право, посмеялись бы вы в ту зловещую ночь, когда Калиостро путал вас, издевался над вами, играл вашей шпагой, – посмеялись бы вы над ним так же полно и светло, как смеялись тогда, – помните, на заре, – свесив в окно вашу рыжую голову.
Теперь мы умеем смеяться над обманами.
А камень мудрости, философский камень, – ему имя любовь, – мы сбережем всюду, и на задних берлинских дворах.