— Это хорошо, — улыбнулся я. — Пожалуй, я его тут подожду. Хочу, так сказать, проучить паршивца лично.
Ждать пришлось не слишком долго. Когда время подошло к обеду (которого в типографии у нас, само собой, не было), я заметил за окном какое-то движение.
Чумазый паренек осторожно подошел к печатному дому и огляделся по сторонам. С минуту постоял и, убедившись, что все чисто, быстро достал из-за пазухи кусок угля и принялся разрисовывать стену.
Я на цыпочках подошел к двери, которая была предусмотрительно приоткрыта. Понаблюдал немного за тем, как на нашей стене появляется очередной обладатель исполинского достоинства, а затем резко выскочил и схватил паршивца за ухо.
— Ай, больно! — тут же заныл тот.
— Мне тоже больно. У меня душа болит, когда поганят стены моей собственности. — Я кивнул на незаконченный шедевр. — А ну пошли внутрь.
Схватив мальчишку еще и за руку, чтобы не удрал, я втащил его в здание типографии и захлопнул дверь. Ефим, увидев его, только что от радости не запрыгал.
— Попался, скотиненок мелкий! А ну сымай портки, я тебе сейчас ремня всыплю. Будешь знать, как стены поганить.
— Да ладно, Ефим, не трогай его. — Я остановил праведный гнев редактора, который и правда принялся вынимать из штанов ремень. — И так в тюрьме получит по первое число.
— В тюрьме? — Глаза паренька стали круглыми, как блюдца. — Да за что ж в тюрьму-то⁈
— Как за что? — удивился я. — За оскорбление Его Величества и порчу чужого имущества. Да за то, что ты там про нашего самодержца понаписал, тебя вообще в петлю засунут.
На мгновение в глазах мальца отразился страх, а потом он плотно сжал губы.
— Ну и пусть. Я готов погибнуть за идею!
— А в чем идея-то? — осведомился я. — В разрисовывании стен человечками с большими баклажанами?
— Император Романов — тиран и деспот, и люди должны об этом узнать. Пусть я погибну, но погибну ради блага народа!
— Чем тебе Император не угодил? Вполне приятный человек, — удивился я. — Не всегда, правда. Ладно, даже не часто. Зато он искренне любит своих рыбок.
— Он деспот и тиран, — упрямо повторил малец, очевидно, на случай, если с первого раза я не понял. — Да здравствует демократия!
— А ну не ругайся в печатном доме, паршивец! — возмутился главный редактор. — Где ж ты таких слов набрался? Рот бы тебе прополоскать!
— Все в порядке, демократия — нормальное слово, — успокоил я Ефима.
— А я уж подумал, какая болезнь срамная. Звучит похоже.
Я усадил мальчишку на стул.
— Тебя как звать-то хоть?
— Радомир.
— И давно ты, Радомир, эти картинки рисуешь? Выходит неплохо.
— С детства, — признался тот. — Всегда любил намалевать что-нибудь. И присочинить тоже любил. — Пойманный вандал помедлил. — А вы меня правда в тюрьму посадите?
— Зависит от тебя. Можешь пойти в камеру, а можешь — ко мне на работу. Будешь нашим художником.
— На работу? — удивился тот. — А зачем я вам, барин?
Я тяжело вздохнул.
— Видишь ли, у нас есть журнал. Который по каким-то неведомым причинам никто не покупает. И нам очень нужно повысить интерес к нему среди местного населения. А потому нам нужен тот, кто будет рисовать красивые картинки.
— Так это ж вам не только художник нужен, — рассудительно заметил Радомир. — Вам надо писать про что-нибудь эдакое. Что убили кого-то, или барышня знатная оскандалилась, или из-за моря что интересного привезли. И приврать еще при этом для красного словца, но так, что вы будто бы и не приврали. Как будто правду сказали, но такими словами, за которыми той правды и не видно. У меня у друга раньше тетка в газете работает, он мне рассказывал.
Я внимательно посмотрел на Радомира.
— А ты соображаешь. Вот что, будешь нашим художником и креативщиком.
— Кем? — удивился Радомир.
— Это уж точно слово неприличное, — пробормотал Ефим себе под нос.
— Тем, кто сочиняет всякое разное, — пояснил я. — Нам надо писать интересные статьи. Заодно сам же их и проиллюстрируешь.
Мальчишка повеселел.
— Только не так, как ты обычно делаешь, — предупредил я, мысленно прикинув, как можно изобразить турнепс в непотребном виде, и не обнаружив опасности.
— А про что сочинять-то?
— Про турнепс.
— Про что? — спросил ошарашенный таким поворотом Радомир.
— Про турнепс.
— Про что⁈
— Знаешь, каждый великий журналист с чего-то начинал.
— Да я ж про турнепс ничего не знаю. Я даже не знаю, что это!
— Репа такая, — объяснил я. — Значит, придется узнать. Назначаешься нашим начальником креативного отдела. Правда, пока отдел состоит только из одного тебя. Картинок похабных не рисовать, стишков про Его Величество не сочинять, в остальном тебе дается полная свобода. Решай: либо турнепс, либо тюрьма.