Ковалинского и Жерве на внимание, до чрезвычайно метких указаний по учебной части5. Наприм<ер>, Ваш вывод из отсутствия мундира и привод к наружному безобразию в виде «шика». До Вас никто этого не высказывал. Возвращаюсь к моей мысли, что вторая часть Вашей задачи имеет еще большее значение, чем первая. Не временные неурядицы и опасности, а коренная неурядица и органические недуги требуют радикального лечения. Удастся ли? Бог весть. Но во всяком случае, в этом — роковой для государства и государствующих вопрос. Если мы будем далее идти на социалистическом мужикофильстве, при кабаках, считая площадное «ура!» за политический рычаг; если мы будем по-прежнему гостиннодворство-вать во внутренней политике государства и затыкать окраины за пояс Карповича и забрасывать Европу шапкой Аксакова6, если мы будем там давить поляка, а здесь кавказца, там забирать католический костел, а здесь запирать молельню весьма консервативных старообрядцев, если мы будем беречь сотни рублей, когда речь о производительном расходе, и бросать сотни тысяч на непроизводительные, если мы и впредь дадим волю раздражающим и разлагающим толкам печати, и сами будем молчать, по чувству китайского достоинства фарфоровых кукол г-жи Струве, если мы из министров непременно будем творить членов Правительственного клуба, между собою ни на что не согласных, действующих каждый на свой лад, и только съезжающихся на чернильные обеды по понедельникам и вторникам, и пр., и пр., то, конечно, ничего доброго и в будущем ожидать нельзя! Но самая возможность употребления слова «если» доказывает возможность двоякого ответа. Извините, что так дал волю моим аналитическим соображениям. Минута исторической важности. Чем быть России, решится в 1879 и 1880 году. Дикость приемов, невежественность системы, грубость соображений, близорукость взгляда, вот чем мы больны.
После общего частное. О нем только два слова. Еще раз душевно благодарю. Мою вчерашнюю телеграмму Вы извините весьма естественным отцовским чувством. Где много предосудительного, там желательно не осуждать выще меры. Болезненность идет из рода Кошелевых, к которому принадлежала моя бабка. Двое дядей и одна из моих теток умерли в помешательстве. Странная смесь хорошего и дурного меня часто наводила на эту мысль. Наприм<ер>, упорное молчание, когда есть чувство, что виноват и зарвался. Словно отчаянное погружение в еще более глубокий омут7.
Еще раз благодарю.
Душевно преданный Валуев».
Конфиденциально.
Ботанический сад, 26/VI. 79.
«Многоуважаемый граф, вчера я видел графиню Клейнмихель8, сегодня Министра в<нутренних> д<ел>. От него слышал, что Вас ожидает, т. е. ожидает извещение о желании приехать. Думаю, что приезд весьма желателен. Если Вам нужен гр<аф> Толстой, то следовало бы поторопиться. Он надеется уехать в отпуск на будущей неделе. Если он не нужен, что легко быть может, потому что с заместителем можно справиться короче. Вы не поторопитесь.
Положение дел в существе не изменилось, но некоторые веяния к лучшему есть. По крайней мере, утрачен кредит тех фраз и миражей разного рода, которые нас довели до нынешних затруднений, а Вас привели в Харьков. На словах более, когда свидимся. Сегодня у меня нет пяти минут досуга, но после разговора с графиней хотелось отправить к Вам хотя бы две строки.
Вы знаете, что м<инистр> в<нутренних> д<ел> видит Г<осуда-ря> только по пятницам. Поэтому, если Вы пожелаете спешности ответа, не мешало бы телеграфировать разом и м<инист>ру в<нут-ренних> д<ел>, и военному м<ииист>ру9.
О себе на этот раз ни слова. Да хранит Вас Бог.
Душевно преданный Валуев».
Конфиденг^иалъно.
С.-Пе?пербург, 17 Ноября 79.
«Многоуважаемый граф, давно не писал к Вам и от Вас не имел прямых известий. Пользуюсь случаем, чтобы чрез Юзефовича отправить к Вам, по крайней мере, несколько строк. Но что сказать в них? Извещать Вас не о чем. Рассуждать о прежде известном значило бы повторять с несколькими вариантами прежде не раз сказанное. Живем в такое время, что как-то немеет язык и перо не просится в руку. Моряки говорят, что дрейф возбуждает тяжелое чувство. Еще тяжелее ощущение дрейфа на государственном корабле, а мы дрейфуем. По временам команда принимает меры; на минуту покажется, что руль положен и ход дан, но потом опять видно, что дрейфуем по-прежнему. Куда, наконец, или до чего додрейфуем? Святой отче Николае, моли Бога о нас!
Не извольте думать, что я отчаиваюсь или упал духом. Но больно долго продолжается то высматривание без просвета, то выжидание без оправдательных событий, то неопределенные, при неопределительно-сти надежд, упорства воли, которые одинаково томят сердце и ум.
Граф М.Т.Лорис-Меликов
Великий князь Михаил Мико:
шевнч, его супруга Ольга Федоровна и дети
Вторая семья Александра II. С фотографии 1880 г.
С.Н. Халтурин
Л.А. Тихом и рои
Арест первой народовольческой типографии. Рисунок из «Всемирной иллюстрации»
Е.А. Нсретц
А.Л. Абаза
А.А. Полопиев
Граф П.А. Валуев
Н.А. Белоголовый
Л.Ф. Кони
Цареубийство 1 марта 1881 г. Рисунок из журнала «ТЬе СгарЫс» (Лондон)
Траншеи вокруг Зимнего дворца в послемартовские дни. Рисунок из журнала « Цллюстрейтед Лондон ньюс»
Судебный процесс по делу 1 марта 1881 г.
Рисунок очевидца и корреспондента журнала «ТЬе СгарЫс» (Лондон)
В.И. Якоби. Привал арестантов
С.Л. Перовская. Фото К) марта 1881 г. В день ареста. За 24 дня до казни
А.И. Желябов на суде по делу 1 мар та 1881 г. Рисунок с натуры К.Е. Маковского
А.К. Преснякои
В.М. Гаршин
А.А. Княтковский
Император Александр III. Портрет работы И.Н. Крамского
М.Н. Катков
Граф Д.А. Толстой. С портрета, писанного масляными красками
Граф II.П. Игнатьев
А.Е. Тимашев
К.П. Победоносцев Карикатура на К.П. Победоносцева
Граф А.П. Шувалов