Опять Лорис-Меликов меня прервал.
— Нет, — сказал он, как будто с одушевленным убеждением, — не на это жалуются; жалуются на то, что всю нашу учебную молодежь душат в тисках классицизма и формализма: вот откуда идет главное революционное движение: тут вы с полщиею не справитесь.
— Может быть, и давят классицизмом более, чем нркно, — сказал я, — но об этом ли теперь, когда все умы возбуждены и воспламенены, говорить: теперь нужна твердая рука для водворения везде порядка; прежде всего надо сильную власть, а все остальное после...
— Это вы а-ля Катков изволите рассуждать...4 А я с этим не согласен; кулаком теперь ничего не возьмешь; теперь нужно, прежде всего, восстановить спокойствие, а чтобы этого достигнуть, надо отнимать поводы к неудовольствию, надо смягчить общественное мнение...
Мещерский В.П. Мои воспоминания. Часть II (1865—1881 гг.). СПб., 1898. С. 361, 418, 446, 453-454, 499—500.
1 См. ч. II вступит, статьи и док. N9 17—21.
2 Там же, док. № 22—27.
3 См. отклики прессы на назначение Лорис-Меликова начальником Верховной распорядительной комиссии (док. № 30).
4 Там же. О позиции М.Н. Каткова см. также в ч. III—IV вступит, статьи.
№ 42
Из записок фрейлины
<...> Поглощенный личными заботами, не имеющими никакого отношения к делам страны, Государь неизбежно должен был ощущать себя счастливым, переложив на кого-нибудь основную тяжесть своего бремени. Впрочем, Лорис был человеком тонким, приятным, вкрадчивым, тактичным, но не внушающим, на мой взгляд, доверия. Его армянское происхождение почти вменялось ему в вину его хулителями. Внешне он представлял собой резко выраженный восточный тип — своей худобой, чрезвычайной бледностью и носом с горбинкой он напоминал больного грифа. Всесилие этого человека в ту пору было так велико, что хотелось бы видеть в нем все таланты и добродетели для блага управляемой им страны. Так, я с удовольствием отметила, что Лорис абсолютно честен и бескорыстен в денежном вопросе. Пусть это будет ему похвалой!..
Государь, доверив ему, так сказать, бразды правления, использовал его в качестве посредника между собой и семьей. Неся бремя административного управления, о котором он, как говорят, не имел ни малейшего понятия, поскольку до сих пор был известен лишь военным талантом, он исполнял вдобавок обязанности Меркурия, летающего от одного дворца к другому, пытаясь примирить непримиримое и желая угодить и волкам, и овцам.
Толстая А.А. Записки фрейлины. М., 1996. С. 40, 184.
Толстая Александра Андреевна (1817—1904) — фрейлина императрицы Марии Александровны, супруги Александра II. Родственница (двоюродная тетка) Л.Н. Толстого, которую он ценил за ум и душевные качества.
№ 43-44
«...БОЛЕЕ АЗИАТСКИЙ, ЧЕМ ЕВРОПЕЙСКИЙ ПОЛИТИК...»
(Из воспоминаний бывшего народовольца)
Всемогущий диктатор был отнюдь не на высоте положения, куда его вознесла судьба и воля Александра II, совершенно потерявшего голову после взрыва дворца. Гораздо более азиатский, чем европейский политик, Лорис-Меликов воображал, что Россию можно было вывести на путь правильного прогресса под знаменем мнимо-либерального царизма, делая крошечные уступки так называемому общественному мнению и в то же время всячески преследуя революционеров, т. е. как раз тех людей, в которых наиболее ярко выражалась тяга страны к новым формам политической власти. Между тем оппозиционное настроение все усиливалось в обществе, и «Народная воля» начинала встречать сочувствие среди левых либералов и легальных радикалов.
Русанов И.С. На родине. 1859—1882. М, 1931. С. 259.
Русанов Николай Сергеевич (1859—1939) — участник революционного движения, народоволец, в начале 1900-х гг. — эсер. См. о нем подробнее: Твардовская В.А., Итенберг Б. С. Русанов — искатель истины в социализме / / Русские и Карл Маркс: Выбор или судьба. М., 1999. С 143—181.
№45
РЕВОЛЮЦИОНЕР-НАРОДНИК НА ПРИЕМЕ У ЛОРИС-МЕЛИКОВА
<...> Я заявил Лорис-Меликову, что пришел к нему не каяться в своих убеждениях, а просить права жить в Петербурге, так как по суду я признан свободным от дальнейших административных кар, вынудивших меня «скрыться»...
— Если обещался выпустить вас от себя свободным, — сказал он мне после моих объяснений, — то само собой не для того, чтобы вы потеряли свое честное имя. Я не требую ни от кого недостойных человека признаний. Если ваши руки не запачканы кровью, — я буду хлопотать у государя прекращения розыска вашей нелегальной жизни. <...>
Далее Лорис-Меликов продолжал:
— Оговорить 36 губерний в революционном замысле1 и кричать об опасности отечеству бесчисленными арестами молодежи гораздо легче, чем подумать об ее судьбе. Я всегда радовался, когда находил случай обойтись без ареста молодого человека и убедить директоров гимназии принять обратно исключенного гимназиста за чтение какой-нибудь революционной книжки... Ничего нет опаснее, как лишить человека права учиться и трудиться, запрещая в то же время праздность их замыслов.
— Но, — возражал я, — кроме борьбы с правительством, может при известных условиях существовать и уверенность в него, и в законодательный прогресс, способный создать «народ» для умственного просвещения. <...>
Лорис-Меликов:
— Думайте себе, что хотите... Вы уже пережили период, когда молодой человек выдает свои убеждения за сочувствие к ним целой страны и на основании этого составляет заговоры. Я даю вам слово, что вас не постигнут более кары за ваши убеждения. За это вас и не накажут... Вы получите полную свободу. Я еду в Ливадию и, если вас арестуют до моего возвращения, требуйте, чтобы об этом тотчас же доложили мне. Если же останетесь целы до моего возвращения, то приходите вновь ко мне...
В Ливадии состоялось высочайшее повеление о назначении мне места жительства в Петербурге и о прекращении обо мне розыска и судебного дела.
Допросы после 1 марта 1881 г., арест, освобождение, вновь к Лорис-Меликову. «Вы были правы, — произнес он. — Сделано очень мало для успокоения умов. Все впереди. Вот только бы катастрофа 1-го марта не погубила всех добрых начинаний... «Это безверие в свое собственное правительство, выходящее из тех же рядов интеллигенции, является главным источником революционных движений. К нему присоединяется и другое рассуждение о том, что правительство давало реформы только тогда, когда было устрашено протестами; что в 1861 году освобождение сверху предпочли освобождению снизу; что в настоящее время «пропаганда делом» устранила правительство, и оно опять схватилось за реформы и т. д. Упускают из виду, что это же правительство, удалив Д.А. Толстого, Жихарева2, может опять их пригласить еще с большими правами, чем мои теперешние. С этими представлениями о правительстве растут другие... что молодежь — совершенство, а все другие — дрянь; что общество и народ прогрессивнее, чем правительственные сферы, и потому обязательно делать правительству одни неприятности, вместо того чтобы вырасти и овладеть влиянием в обществе и правительстве. Но для того нужны таланты, знание, трудолюбие, гуманность, снисходительность к несовершенствам среды и политический такт.
Фаресов А. /фе встречи с графом Аорис-Меликовым // Исторический вестник. 1905. № 2. С. 492, 494, 496—498.
Фаресов А.И. — народник, участник «хождения в народ». Судился по процессу 193-х. Работал в типографии И.Н. Мышкина, где печаталась литература для пропаганды в народе.
1 По данным Министерства юстиции, «хождение в народ» охватило 37 губерний. (Записка министра юстиции гр. Палена. Успехи революционной пропаганды в России. Женева, 1875. С. 10-12.)
2 Жихарев С.С. — прокурор Саратовской судебной палаты, проводивший дознание «О пропаганде в империи». Д.А. Толстой в 1882 г. становится министром внутренних дел, находясь на этом посту до своей смерти в 1889 г.