Но лично Александр III всегда относился к нему милостиво; он назначил ему содержание в 26 т. р. и освободил от присутствования в Госуд. Совете, назначил ему из вещей своего покойного отца мундир гродненского гусарского полка (в этом полку Л.-М. начал свою службу) и золотой портсигар. Вдова получила пенсию в 5 т. р., да двум дочерям до их замужества было назначено по 1 т. р.
В Петербурге я видел Лорис-Меликова летом 1887 г. в его последний приезд. Через А.И. Деспота-Зеновича он выразил желание, чтобы я побывал у него, да дал бы ему мой снимок портрета Салтыкова. Я едва узнал Мих. Тар. — до такой степени он имел болезненно изнуренный вид. Уже не было и тени той живости в разговоре, как в Ницце.
— Кто бы мог подумать, — с грустью говорил он, — что реакция зайдет так далеко. Где же то русское общество, которое, казалось, так горячо приветствовало поворот, связанный с моим именем? А теперь, если и вспоминают обо мне, то с презрительной прибавкой: какой-то армяшка Аорис-Меликов.
С годами имя Лорис-Меликова постепенно стало забываться; но все же находились люди, которые теряли всякое самообладание при одном простом признании за ним хоть некоторого общественного значения. Раз одновременно выходили из НоЫ с1е Ргапсе А.И. Деспот-Зенович и М.Н. Островский8; они были товарищами по Московскому университету, и между ними поддерживалось знакомство. У Деспо-та-Зеновича была карета, и он предложил Островскому подвезти его. В карете возник какой-то разговор, причем Деспот-Зенович с уважением отозвался о Лорис-Меликове. Мгновенно Островский потребовал, чтоб карета остановилась. «Я не могу ни на одну минуту оставаться вместе с человеком, который так думает о Лорис-Меликове». Карета была остановлена, и Островский поспешил выйти. Правда, на другой день он почувствовал всю дикость своей выходки и написал Деспот-Зеновичу несколько извинительных строк.
Оригинальное суждение раз довелось мне выслушать от М.М. Стасюлевича: «Тоже вообразили, что они (т. е. Лорис-Меликов, Абаза, Милютин) европейские министры, и вышли в отставку, когда от них никто этого не требовал».
От покойного Н.А. Белоголового я слышал, что незадолго до своей смерти Мих. Тар. сжег очень много из своих бумаг. Этой участи, как я потом узнал, подверглась большая часть его частной переписки. Он оставил запечатанный конверт для передачи государю, что вдовой и было исполнено; так что явившемуся из Парижа чиновнику нашего посольства для наложения печатей на бумаги А.-М. пришлось только констатировать, что никаких бумаг после покойного не осталось.
Голос минувшего. 1914. № 8. С. 91 — 109.
1 Пантелеев Лонгин Федорович (1840—1919). В 1863 г. окончил юридический факультет Петербургского университета. Член общества «Земля и воля» (1862—1863), в 1864 г. арестован, приговорен к каторжным работам на заводах; в 1876 г. получил разрешение жить в столицах. В 1877 г. занялся издательской деятельностью.
2 Лихачев Владимир Иванович (1837—1906) — гласный городской думы Санкт-Петербурга.
3 Заболоцкий-Десятовский Андрей Парфентьевич (1808—1882) — публицист, автор научно-популярных книг, историк, экономист. Главный труд — «Граф П.Д. Киселев и его время: материалы для истории имп. Александра I, Николая I и Александра II (СПб., 1882. Т. 1—4).
4 Баранов Осип Гаврилович — генерал-майор, губернатор Благовещенска-на-Амуре, участник Русско-турецкой войны 1877—1878 гг.
5 Базилевский Виктор Иванович — золотопромышленник; Унковский Алексей Михайлович (1828—1893) — либерал, общественный деятель. С 1857 г. предводитель дворянства Тверской губ., участник подготовки крестьянской реформы 1861 г.; Аносов Н.П. — золотопромышленник.
Боровиковский А.Л. — адвокат, выступал на политических судебных процессах.
6 Деспот-Зенович Александр Иванович (1828—1895) — тобольский генерал-губернатор, впоследствии член совета Министерства внутренних дел.
7 Гогоберидзе Виссарион Левандович, умер в 1878 г.
8 Островский Михаил Николаевич (1827—1901) — в 1871 г. товарищ госуд. контроля, 1872 г. — сенатор. С 1878 г. член Государственного совета. В 1881 — 1893 гг. министр государственных имуществ.
№ 81
«ПРИМИРИТЕЛЬНАЯ ПОЛИТИКА ГРАФА НИГИЛИЗМА НЕ ИСКОРЕНИЛА»
Оказалось, что примирительная политика графа, и призыв общественных сил, и облегчение участи молодых людей, сосланных в отдаленные края686, и обещание крупных реформ нигилизма не искоренили. Крамола шла своим чередом.
Он сам рке в отставке заметил как-то: «Вот граф Толстой, хоть штатский, справился с нигилистами, а я и военный, да не мор>. Но если мероприятия графа нигилизма не уничтожили, то разве по незнанию и с злым умыслом повторяют, что небрежность графа была одною из причин 1-го марта. На деле никогда не шло так деятельно раскрытие нигилистической организации, никогда число захваченных и осужденных анархистов не было так велико, как именно при «диктатуре сердца». Известно, что и Желябов был арестован ранее 1-го марта. Затем, если в организации сыскной части оказались разные прорехи, то они, конечно, к графу не относятся, так как ни в какой стране министр не может входить во все мелочи и заменять собою полицейских агентов.
Но если обвинение графа за 1-е марта было бы несправедливо и недобросовестно и даже жестоко, то нельзя не сказать, что поведение его после этой катастрофы оказалось ниже того, чего от него следовало ожидать. Потрясенный нравственно и физически, Лорис-Меликов не хотел или не мог понять, что той политике, которую он преследовал, не было более места. Он пытался, однако, поддержать свою программу и даже влиял еще на некоторые назначения, но песня его была спета. Появление манифеста 29-го апреля, помимо участия графа, дало понять, что роль его сыграна, что доверие к его политике утрачено. Немедленно граф подал в отставку, которая была принята, равно как и отставка его друзей, графа Милютина и г. Абазы.
Граф готовился к такому исходу и в тот же день переехал с казенной квартиры, а затем отправился за границу отдохнуть после пятнадцатимесячных непрерывных трудов. Известие об его отъезде было встречено обгцим пожеланием скорейшего восстановления сил уважаемого государственного деятеля, карьеру которого, судя по его летам и по тому положению, которое он занял в наших высших сферах, едва ли можно было считать законченною. Даже консервативная печать, в лице своего корифея Аксакова, поспешила засвидетельствовать свое уважение удаляющемуся от дел государственному человеку. Под консервативной печатью разумеется та, которая стояла на почве народных традиций, а не та, которая лишь торговала консервативными идеями, как другие торгуют старым тряпьем или вывороченным наизнанку платьем.
Аксаков не пытался делать подробной оценки управления графа Лорис-Меликова, так как время для этого не настало, но, зная, что молчание неуместно в обществе, где нет недостатка в героях известной басни, готовых лягать каждого, кто не пользуется уже палладиумом цензурного охранения, характеризовал графа как первого, кажется, министра в русской истории, который, помимо личного честолюбия, был проникнут искренним желанием государственной пользы. Публика инстинктивно сознавала это и тут-то заключалась тайна популярности графа Лорис-Меликова, редкой в нашем скептическом обществе. Графа Лорис-Меликова заграничные газеты сравнивали с Мазарини, который сумел с честью управлять Францией в самое смутное время при помощи примирительной и ловкой политики. Строго говоря, в сравнении этом не было смысла. Граф Лорис-Меликов, не говоря уже о его бескорыстии, которым не отличался Мазарини, составивший себе на службе состояние в 200 миллионов ливров, — не гнался за властью из-за власти, ради честолюбия. Поэтому он и оставил свой пост с такою высокою репутацией в глазах просвещенного общества, которое всегда сумеет оценить истинные заслуги.
Последние годы граф проводил почти постоянно в Ницце; отчасти вследствие расстроенного, своего здоровья, отчасти потому, что после того, как он занимал такое положение, ему как-то неловко было разыгрывать перед публикою роль падшего величия. Он наезжал, впрочем, изредка в Петербург и между прочим принимал участие в обсуждении весьма важного вопроса о военной повинности на Кавказе. Граф мог бы успехом занять где-либо пост посла, но у нас редко назначают послов не из профессиональных дипломатов. Скончался он в Ницце. Хотя граф давно страдал хроническим бронхитом и отличался вообще слабым здоровьем, но лета (ему было только 64 года) и энергическая нервная натура давали надежду на более долгую жизнь.