Белоголовый ИЛ. Воспоминания и другие статьи. М., 1897. С. 186—202.
1 Нассау — германское герцогство, существовавшее до 1866 г. Затем вошло в состав прусской провинции Гессен-Нассау.
2 Пушкина Наталья Александровна (1836—?) — по первому браку Дубельт, по второму — графиня Меренберг как супруга принца Нассауского Николая.
3 Бисмарк Отто фон Шенхаузен (1815—1898) — князь, первый рейхсканцлер Германской империи в 1871 —1890 гг. На прусско-милитаристской основе осуществил объединение Германии.
4 Гамбетта Леон (1838—1882) — премьер-министр и министр иностранных дел Франции в 1881 —1882 гг. Лидер левых буржуазных республиканцев, член «Правительства национальной обороны» (сентябрь 1870 г. — февраль 1871 г.). В 1870 г. выступал против клерикалов и монархистов.
5 Флоке Шарль-Тома (1828 —1896) — французский политический деятель. С 1871 г. — депутат-радикал. В 1885—1888-м и 1889—1893 гг. — президент палаты депутатов. В 1888 —1889 гг. занимал пост министра-президента.
6 Ковалевский Евграф Петрович (1790—1886) — государственный деятель. В 1856 г. попечитель Московского учебного округа; в 1856—1861 гг. — министр народного просвещения, проявил заботу о народных училищах. В дальнейшем — член Государственного совета.
№ 83
«ДЛЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ У НЕГО НЕ ХВАТАЛО ЗНАНИЯ РОССИИ»
Находясь в апогее своей власти и влияния, Лорис-Меликов очень дорожил советами сенатора Михаила Евграфовича Ковалевского1, первоприсутствующего в уголовном кассационном департаменте Сената, и часто виделся с профессором А.Д. Градовским, с которым меня связывали старая дружба и единство взглядов на многие вопросы. Глубокий и многосторонний ученый, последней исходною точкою и целью всех своих научных трудов считал личность в ее правовых условиях, ту личность, о которой так часто забывает современное государство, опираясь лишь на свои права и подавляя отдельного человека, которому предоставляется лишь исполнение обязанностей. Такое умаление личности, одинаково свойственное, хотя и по разным основаниям, и абсолютизму, и социал-демократическому строю, не раз отмечалось Градовским. Вот почему не образ правления, а задачи и способы управления преимущественно привлекали к себе его внимание. Он настаивал на необходимости политического воспитания личности и, следовательно, целого общества. Отсюда его горячее отношение к внутреннему смыслу реформ Александра II. Видя в Лорис-Меликове человека, желавшего на практике осуществлять его идеалы, Градов-ский относился к нему с величайшим сочувствием и, заходя ко мне или встречаясь со мною, рассказывал о нем с восторгом, передавая мне содержание своих с ним бесед. При этом не раз и настойчиво повторял он мне, что Аорис расспрашивает его обо мне и нередко упоминает мое имя в своих беседах. Однажды, после такого рассказа, Градовский на мой вопрос: «К чему ты мне об этом постоянно говоришь?» — воскликнул: «Боже мой! Да неужели ты не понимаешь, что ему, очевидно, хочется ближе с тобою познакомиться и что тебе следовало бы пойти к нему?» Я объяснил моему увлекавшемуся другу, что последнее сделать невозможно: Лорис-Меликов, как его называют, — «полномочный диктатор», а я — судья, деятельность которого постоянно подвергается суровой и односторонней служебной критике и упорным нападкам со стороны влиятельного московского публициста. Все это, а также и достоинство носимого мною звания делают немыслимым личный почин с моей стороны в нашем знакомстве. Мой приход к Аорису может быть истолкован как желание достигнуть, путем личного знакомства со «всемогущим», по общим отзывам, министром, повышения или других «великих и богатых» милостей. Но судья, подобно жене Цезаря2, — Ье с1о к раз ё!те зоирдоппе*.
Наконец, Лорис может, если желает, пригласить меня к себе и — в силу данной ему власти — даже вызвать официально к себе. «Это ему неловко по разным причинам, — сказал мне Градовский, — да и ты, пожалуй, будучи в дурном настроении, спросишь его: «Что вам от меня нужно?» — а он человек впечатлительный и обидчивый». — «Но ведь тот же вопрос он может задать и мне», — отвечал я, и тем наш разговор окончился.
Осенью 1882 года я встретил Лорис-Меликова на вечере у К.К. Грота3, который нас и познакомил. «А! — сказал уже находившийся не у дел Лорис, шутливо грозя мне пальцем, — не хотел ко мне прийти!» — «Не мог», — ответил я. «А почему?» Я повторил ему сказанное Градовскому. Умное лицо Лорис-Меликова осветилось мягкой улыбкой, и он, горячо протянув мне руку, воскликнул: «Душа моя! Правильно! Чудесно! Так и следовало! Ну, а теперь ко мне придете?» На другой день мы разменялись визитами, не застав друг друга. Прошел еще год с лишком. Я проводил лето 1884 года в Висбадене, больной и нервный, живя в водолечебнице 01е1епшиЫе, в двадцати минутах ходьбы от центра города. Узнав, что туда же, на №со1а1з1та55е в дом № 7, в весьма скромную квартиру, переехал Лорис-Меликов, семья которого жила в Швальбахе, я зашел навестить его, и с этого времени между нами завязались самые дрркеские отношения. Общительного по натуре Лорис-Меликова не могли удовлетворять разные немцы из русских чиновников, жившие на свои пенсии в Висбадене, и случайные приезжие из России, мало интересные уже потому, что Висбаден стоит в стороне от торной дороги в Париж, Швецарию и Италию. В своих письмах ко мне не раз жаловался он на скуку, наводимую их посещениями. Во мне нашел он отзывчивого и внимательного слушателя и собеседника. Мне мог он открывать свою наболевшую душу и свое уязвленное сердце, уверенный в моем сочувствии и понимании. Мои рассказы из области житейского и служебного опыта очень интересовали его, освещая иногда перед ним людей, кото-
Должен быть выше подозрений (фр.).
рых он знал мало, и события, о которых он не имел верного представления, прожив долгие годы на Кавказе. Почти каждый вечер он ждал меня с нетерпением, и мы проводили два-три часа в оживленной беседе, в душной комнате с затворенными окнами (он очень боялся простуды и постоянно чувствовал себя о зябшим), среди облаков дыма, иногда за стаканом тяжелого кахетинского вина. Теплый летний вечер смотрел в окна и манил на воздух, но Лорис-Меликов так тревожно следил за каждым моим движением, обличавшим желание уйти, и так иногда трогательно просил «еще посидеть», что приходилось уступить и лишь при бое башенных часов, возвещавших о трех четвертях одиннадцатого, беглым шагом стремиться через парк домой, где лечебное заведение запиралось, безусловно, в 11 часов.
Человек воспитанный и изящный в своей внешности, Лорис был очень деликатен в отношениях, умея оказывать самое любезное, но не назойливое гостеприимство. Но, по мере постепенного сближения с человеком, он чувствовал потребность чем-нибудь выразить свое доверие и нежность. Вот почему, обычно корректный в разговоре, он в некоторые минуты вдруг переходил на ты, звучавшее вовсе не фамильярно, а лишь сердечно.