Кстати, о монетках…
Вторая причина думать, что я не Карлсон — это город. Любитель плюшек и варенья проживал, если мне не изменяет память, в Копенгагене. То, что вокруг меня — не Копенгаген, не Швеция и вообще не Земля. Нет, конечно, на первый взгляд все похоже на Швецию, какой ее представляют те, кто там никогда не был — я, например — старинные дома на узких улочках, заросших деревьями, острые черепичные крыши, маленькие балкончики, тихо шуршащие машины… Есть и современные дома, широкие проспекты, парки, супермаркеты, есть даже пара небоскребов, льдисто-голубоватых, похожих на «Газпром-Сити» в Петербурге… И все-таки это не Швеция.
В Швеции, по-моему, говорят и пишут по-шведски. Я на этом замечательном языке знаю только два слова «Нихт ферштейн». А вот то, что говорят местные жители, я прекрасно понимаю… Обратили внимание, я сказал «говорят»? Правильно. Потому что то, что здесь пишут, я не понимаю ничерта! Алфавит не похож ни на что знакомое и при этом похож и на кириллицу и на латиницу сразу. Если кто смотрел мультфильм «День рождения Алисы», помните, там был колеидианский алфавит? Вот, точно такая же мозговывихивающая чертовщина. Так что я таперича неграмотный.
Чтобы разобраться с алфавитом, я даже один раз прокрался в школу. Попал на урок арифметики и неожиданно выяснил, что я еще и считать не умею. Нет, вернее, умею, только не по-здешнему. Здесь в ходу четырнадцатиричная система счисления. Почему? Вот честное слово — понятия не имею!
Мне даже не удалось выяснить, как называется это самое «здесь», среди которого я нахожусь. В разговорах местные аборигены эти названия не упоминают. Может название страны и города где-то и написано, в газетах, например, но я прочитать не могу. К тому же, эти самые газеты почему-то печатают заголовки не вверху, а внизу страницы, из за чего я некоторое время недоумевал — почему газеты в киосках лежат вверх ногами.
Если абстрагироваться от всего этого — вполне себе замечательный городок, тихий и спокойный. Драконы не летают, волшебники только в кино, роботов не видел… Вернее, видел, но только в магазине игрушек.
Я снялся с крыльца своего домика — на крыше, а как же — и полетел над улочкой. Настроение было приподнятое и подпрыгивающее: мои карманы плотно набиты монетами из кошелька, который какой-то раззява-таксист выронил из кармана на тротуар. Я подождал пока он отойдет подальше и коршуном налетел на свою законную добычу. Ну все, пирожки, держитесь!
Да и вообще, я теперь стал до крайности развеселой личностью, которую расстроить надолго не сможет даже, наверное, апокалипсис.
Чувствуя внутри себя брызжущую и искрящуюся пузырьками веселость, я сделал мертвую петлю, рухнул вниз в крутое, до холодка в кишках, пике, прошел на бреющем над крышами автомобилей, увернулся от желтопузого автобуса, взмыл вверх, сделал два лихих виража…
И замер.
Мир вокруг меня резко сузился до одного-единственного окна. В котором сидела одинокая грустная девочка.
Я подлетел поближе и присмотрелся к ней. Лет одиннадцати, тоненькая, как соломинка, со светлыми волосами, стянутыми в конский хвост, и огромными глазищами. С такими ресницами, что, казалось, сейчас взмахнет ими и полетит. Девочка сидела на подоконнике, обхватив острые коленки, и печально смотрела вдаль. Вернее, смотрела она на меня, просто не знала об этом.