Но это будет потом, в будущем.
Для себя Виктор определил иную целью.
«Сталин должен умереть. От моей руки».
Да, выродок и сам сдохнет через три года. Вот только у него, у Виктора, такого времени нет.
Прадеда арестуют в 51-ом. Тогда же он и погибнет. Надо спешить.
«Время есть. Время есть. Место и цель известны. Осталось только достать оружие. Мосинка уверенно бьет на четыреста метров»
Самый ненужный человек
Помирать вообще несладко, а уж такой поганой смертью — и вовсе не фунт изюма. Это магометанам хорошо — у них после смерти попадаешь в рай с прекрасными гуриями. Для христиан тоже смерть — всего лишь переход в лучший мир. И чем мучительнее была смерть — тем лучше. А вот истинному большевику, который в поповские сказки не верит и точно знает, что на том свете его ждет только сырая земля и могильные черви…
Не то плохо, что погибнешь, даже не то, что никто не узнает, как ты погиб — еще того гляди и в дезертиры запишут — плохо, что умираешь без всякого толку, без даже малейшей пользы для революции.
Думал ли три года назад гимназист Петенька Уткин, когда, услышав выступление на улице невысокого человека в кепке, разругался с родителями и ушел к большевикам, что смерть ему предстоит не героическая, на глазах восхищенных его мужеством товарищей, которые сурово поклянутся отомстить за него. Не в застенках контрреволюции, в сырых и мрачных казематах. Не в лихом бою, который еще на шаг приблизит царство всеобщего равенства и братства. Даже не в старости, на больничной кровати…
Много с тех пор было шансов у Петеньки — быстро ставшим Петькой, Петрухой, а то и Петром — погибнуть с семнадцатого-то года. Могли его застрелить и беляки и бандиты и интервенты, могли заколоть штыком, взорвать снарядом или бомбой, повесить, расстрелять, утопить в проруби, зарубить шашками… Но выжил, выжил Петруха, быстро научившись этому нехитрому ремеслу. Научился он и стрелять из винтовки, не зажмуриваясь, и втыкать штык в живого человека, да так, чтобы не застрял между ребрами, научился бить в зубы без замаха, и самому подниматься с земли, вытирая кровавую юшку и бросаясь в драку, научился и портянки мотать, и обмотки, и гранаты бросать.
Война — она многому учит. Кровавое это ремесло, жестокое и несправедливое.
Но что ж поделать, если жить мирным трудом в царстве коммунизма сразу не получается. Не хотят беляки да бывшие господа, попы да денежные мешки так просто отдавать все то, что награбили у народа за годы своей власти. Оно и понятно: солдат без короля проживет, а вот королю без солдата — на-кась выкуси. Но ничего, ничего, недолго им осталось: идет вперед победоносная Красная Армия, вычищая с советской земли плесень хозяев и паразитов.
Уже и царя-батюшку, Николашку Кровавого отправили в Могилевскую губернию, и самозваных верховных правителей сняли с должности: одного в прорубь сунули, другой в Англию вылетел, вперед собственного визга, а следом за ним и Юденич отправился. И хозяева их, англичане да французы тоже уже лыжи смазали, поняли, что ничего им здесь не обломится, близок локоть, да не укусишь.
А храбрились-то, а хорохорились! Читал Петька с товарищами листовки беляков, чуть со смеху не лопнул: мол, победоносная армия победоносно наступает, красные бегут, бросая оружие, и тысячами сдаются в плен. Ага-ага, вот только в результате почему-то в России — республика и Советская власть, а остатки беляков прячутся по углам. Врангель храбро забился в Крым, Петлюра с поляками договаривается, пол-Украины им обещает, только бы над второй половиной паном остаться. Известное дело: хоть на свином выгоне — да королем.
Тут уж белым не до победных парадов, тут они уже завыли, что нечестно их красные побеждают, неправильно, крестьян, мол, запуганных, впереди себя штыками гонят, да китайцев миллионные орды наняли за золото. Оно и понятно: побитый, особенно если он нраву подлого и трусливого, всегда кричит, что побили его неправильно, и ударили слишком сильно, и солнце ему в глаз попало, и дыхание сбилось и вообще — если бы второй заранее на землю лег, то уж ногами бы побитый его влегкую запинал.
Из запуганных крестьян Уткин Костьку вспомнил, который никак не меньше его самого в этом кровавом котле варится. Разве что пути у него поизвилистее: его и в армию Юденича загребли, и в «зеленых» он побывать успел, после того, как от беляков убежал. Теперь вот в Красную Армию вступил. Вот и запугай такого. Спроси у Костьки — за что он воюет? Посмотрит тот своим взглядом серьезным, погладит бороду, да и скажет, что он — крестьянин. И отец у него был крестьянином, и дед, и прадед… А вот сына у него пока еще нет, и воюет он, Костька, за то, чтобы сын сам решал, быть ему крестьянином или ученым. За свободу он воюет.