Готов был красноармеец отправиться туда, куда народ прикажет. Надо на север? Значит, на север, льды растапливать, дороги для кораблей прокладывать. Надо на юг? Готов: каналы копать, пустыни озеленять. Всюду Петька готов. Но если спросят его…
Была у Уткина мечта: сады разводить. Чтобы тянулись они как леса, до самого горизонта, чтобы пахло в них одуряющее яблоками и вишнями, или фруктами, каким еще и названия нет, чтобы гуляли люди по дорожкам, усыпанным белым хрустящим песком, да садовода вспоминали.
Только войну бы закончить.
Обманул старик. А может быть, Петька неправильно его понял, когда тот дорогу объяснял. Только вывела его лесная тропка, не к садам и не к деревне. К заброшенному охотничьему домику на опушке.
Богатый дом, сразу видно: не простой лесник тут жил. Господа-баре сюда приезжали, за зайцами по лесам погоняться, да потом в домике у очага, всласть удачную охоту отметить.
Дом-то богатый, да сразу видно — заброшенный. Окна толстыми досками заколочены, смотрит дом, на пришельца, как будто прищурился, сквозь досками. Ворота упали и лежат в проеме, во в дворе березка проросла тоненькая, но уже повыше человека будет, а позади дома все диким шиповником заросло.
Будь дверь на запоре — плюнул бы Уткин, ушел к чертям. Но дверь была чуть приоткрыта…
Нет, умение убивать еще не делает человека взрослым. Двадцать лет — все равно двадцать лет. Заиграло в Петьке любопытство: что там может оказаться интересного, в домике-то?
Ну что там могло быть интересного? Принцесса в гробу хрустальном?
Квадратное помещение, посередине стол с лавками, из толстенных плах сколоченные, за ним, напротив входа — очаг с ржавым крюком. Все пыльное, грязное, окна без стекол, только доски снаружи прибиты.
Вышел Уткин обратно на крыльцо, на петлюровцев посмотрел, которые в этот момент в ворота въезжали. Проклял и любопытство свое и старичка-провокатора и рукой к поясу потянулся.
— Эй, мужики, — крикнул он, — А красноармейцев не видали?
И когда потянулись петлюровцы руками к затылкам — бросил в них чугунный шарик французской осколочной гранаты.
Ахнул взрыв, только Петька уже обратно в домик влетел. Дверь захлопнул и лавкой подпер.
И понял, что влип.
Петлюровцам к нему, понятно, не подобраться: сзади и с боков — забор да кусты колючие, а спереди — он, красноармеец Уткин, из карабина сквозь щель оконную целится.
Да только и ему не выбраться: сзади и с боков — кусты колючие да забор, а спереди петлюровцы. Злые неимоверно, наверное за тех троих, что Петька гранатой подорвал, расстроились.
Тут и началась потеха.
Петлюровцы от ворот по домику стреляют, вперед бросится боятся: всего пятеро их осталось, одного-то Петька точно положит, да к тому же кто его знает, вдруг у краснюка еще гранаты припасены.
Припасены, как не припасти. Целых две штуки еще осталось. Одну, по расчетам бойца — на случай, если петлюровцы все-таки кинутся на штурм, а вторую… Если другого выхода не останется.
Как глупо все получилось!
И петлюровцы и Уткин ждали подкрепления: не могли же их товарищи спокойно прослушать грохот взрыва и треск винтовочных выстрелов.
Оказалось, могли.
Могли, потому что вокруг бойцов четвертой роты и оставшихся бандитов винтовочных выстрелов и так было хоть отбавляй.
Банда как раз на станцию поехала.
Притихли петлюровцы у ворот, то ли совещаются, то ли пакость какую задумали. Только лошади, в телеги запряженные, тревожно ушами прядают, да на дымок косятся.
Дымок?
Тут и Уткин дым почувствовал, в горячке перестрелки не замеченный.
То ли петлюровцы домик поджечь сумели — подкрались сбоку, да солому горящую подбросили — то ли одна из пуль искру выбила и сено на чердаке подожгла — а дни стояли жаркие, стены прокалило на солнце, много ли огня надо? — да только понял Петька, что жить ему осталось совсем даже немного. И помирать ему предстоит самой поганой смертью, заживо гореть, как Жанне д'Арк. Хоть под пули бросайся.
А дым все гуще и гуще… А огонь на крыше уже не трещит а ревет…
А петлюровцы что-то кричат радостно и в домик стреляют.
А в ответ-то и не больно постреляешь. Вышли патроны, все как один.
Петька пошарил, конечно, по карманам штанов да гимнастерки, вот только патроны — не конфеты и случайно заваляться ну никак не могли.
Один пистолет и остался. Браунинг карманный, с четырьмя патронами. И две гранаты.
Оттащил боец лавку от двери и встал сбоку: в одной руке пистолет, в другой — граната. Только и осталось, что прикинуть, успеет ли он гранату добросить прежде чем его застрелят. Хоть бы еще парочку с собой на тот свет прихватить…