Он открыл глаза. Глаза сказали «Не-а» и не открылись, плотно сжав веки и застегнув ресницы как молнию. Бунт? Виктор дотронулся пальцами до глаз. И ничего не почувствовал. Пальцы потеряли чувствительность? Он дотронулся до носа, до лба, до уха… Никаких ощущений. Как будто чувствительность потеряло все тело. Или как будто руки вступили в сговор с глазами и просто отказались повиноваться.
Героическим рывком, с невразумительным криком — который для стороннего наблюдателя прозвучал как тихий сип — он сумел открыть левое веко. И тут же зажмурился. В открытый глаз какой-то садист воткнул раскаленный штырь. Хотя, нет… Это не штырь. Это всего лишь яркий свет…
Виктор снова открыл глаз и попытался открыть руками второй. И тут он понял, что руки не служат ему по очень даже веской причине.
Они связаны за спиной.
Извернувшись на неловкой лежанке, он осмотрел помещение, в котором находился. Низкий потолок, стены из грубого камня, толстая деревянная решетка, из-за которой виднелся источник «яркого» света — висящий на вбитом крюке масляный светильник. Тюремная камера. Виктор лежал в углу, на охапке соломы — не то, чтобы гнилой, но видевший последний раз дневной свет явно не в этом году — со связанными руками.
Сквозь жуткую головную боль, к Виктору пришло понимание: он не на Земле. Он в другом мире. В тюрьме другого мира…
Еще бы ему это не понять: он в этом проклятом другом мире уже полгода и эта камера — не первая и даже не десятая, в которой он оказывается.
Как он оказался в этом мире — Виктор не помнил. Не осталось в памяти ни злобных волшебников, ни сияющих порталов, ни маньяков с ножами, ни автомобильной аварии, ни даже какого-нибудь кирпича на голову. Просто он жил, жил, жил… Пока однажды не очнулся на обочине пыльной дороги. В другом мире.
Мир, в котором отныне пришлось жить Виктору Белорукову, бывшему актеру маленькой театральной труппы, был таким… типично средневековым. Крестьяне в домотканой одежде, живущие в маленьких домах, крытых соломой и пашущие землю и рыцари в металлических латах, обороняющие свои высокие замки или же нападающие на высокие замки. Купцы, отправляющиеся в дальние путешествия с мешками монет и лесные братья, избавляющие купцов от лишнего груза. Короли в коронах, восседающие на высоких тронах и нищие, сидящие с протянутой рукой на ступенях храмов… Хотя храмов тут как раз и не было.
Веру в богов в этом мире — Виктору было откровенно недосуг узнавать, как же он называется — заменяла магия.
Вместо монастырей высились прочные стены резиденций магических орденов. Вместо странствующих монахов по дорогам пылили бродячие волшебники. Вместо деревенских священников собирали молоко и яйца с крестьян колдуны. Вместо церквей пронзали небо шпили башен, в которых жили маги. Хотя нищие на их ступенях все же сидели. И пожертвования несли. С точки зрения Виктора, это было честнее: ты не боженьке на небе денежку принес, а отдал почему-то брюхатому и бородатому дядьке, а сразу принес деньги тому самому бородатому дядьке, сиречь местному магу. И результат будет вернее. Наверное.
Несмотря на такое разнообразие вариантов, почему-то никто не стремился присваивать Виктору титул и дарить ему замок с землями. Магический дар в нем может и дремал, но никого не интересовал. Даже возможными техническими новинками никто не интересовался. Не говоря уж о научных открытиях. После того, как Виктору пришлось повидать черного дракона, неторопливо пролетавшего в небе куда-то по своим огнедышащим делам, Виктор не стал бы спорить, даже если бы ему сказали, что земля здесь плоская и четырехугольная. Вдруг, правда?
Причин такого возмутительного пренебрежения пришельцем из другого мира было несколько.
Самой главной было то, что таких, как Виктор здесь было немало. На всех замков не напасешься.
Тиссемли, как здесь называли пришельцев с Земли, появлялись с удручающей регулярностью дождя осенью. Началось это нашествие примерно двадцать лет назад, и с тех пор не было дня, чтобы где-то, в одной из десятков крошечных стран, на окраине деревни ли, у городских стен ли, не поднялся с земли пришелец в странной одежде, ничего не помнящий о том, как он здесь оказался.
По слухам, доносившимся до Виктора — каждый из собутыльников, кто узнавал, что он — «тиссемли», считал своим долгом рассказать все, что он о них слышал — где-то на западе, на побережье, пришельцев было так много, что они сумели даже основать свое собственное государство. Но это на западе. Здесь, на юге, тиссемли было немного. Фактически, за полгода он, Виктор, видел только двоих: сумасшедшего в черных джинсах, которого повесили на площади за многочисленные убийства и миловидную девчонку лет двадцати, сумевшую стать любовницей одного графа.