| Он знал, что после допроса Дантеса отвели в тюрьму; тогда он обегал всех своих друзей, перебывал у всех, кто мог иметь влияние, но повсюду уже распространился слух, что Дантес арестован как бонапартистский агент, и так как в то время даже смельчаки считали безумием любую попытку Наполеона вернуть себе престол, то Моррель встречал только холодность, боязнь или отказ. Он воротился домой в отчаянии, сознавая в душе, что дело очень плохо и что помочь никто не в силах. |
| Caderousse was equally restless and uneasy, but instead of seeking, like M. Morrel, to aid Dantes, he had shut himself up with two bottles of black currant brandy, in the hope of drowning reflection. | Со своей стороны Кадрусс тоже был в большом беспокойстве. Вместо того чтобы бегать по всему городу, как Моррель, и пытаться чем-нибудь помочь Дантесу, что, впрочем, ни к чему бы не привело, он засел дома с двумя бутылками наливки и старался утопить свою тревогу в вине. |
| But he did not succeed, and became too intoxicated to fetch any more drink, and yet not so intoxicated as to forget what had happened. | Но, для того чтобы одурманить его смятенный ум, двух бутылок было мало. |
| With his elbows on the table he sat between the two empty bottles, while spectres danced in the light of the unsnuffed candle-spectres such as Hoffmann strews over his punch-drenched pages, like black, fantastic dust. | Поэтому он остался сидеть, облокотясь на хромоногий стол, между двумя пустыми бутылками, не имея сил ни выйти из дому за вином, ни забыть о случившемся, и смотрел, как при свете коптящей свечи перед ним кружились и плясали все призраки, которые Гофман черной фантастической пылью рассеял по своим влажным от пунша страницам. |
| Danglars alone was content and joyous-he had got rid of an enemy and made his own situation on the Pharaon secure. | Один Данглар не беспокоился и не терзался. Данглар даже радовался; он отомстил врагу и обеспечил себе на "Фараоне" должность, которой боялся лишиться. |
| Danglars was one of those men born with a pen behind the ear, and an inkstand in place of a heart. Everything with him was multiplication or subtraction. The life of a man was to him of far less value than a numeral, especially when, by taking it away, he could increase the sum total of his own desires. | Данглар был одним из тех расчетливых людей, которые родятся с пером за ухом и с чернильницей вместо сердца; все, что есть в мире, сводилось для него к вычитанию или к умножению, и цифра значила для него гораздо больше, чем человек, если эта цифра увеличивала итог, который мог быть уменьшен этим человеком. |
| He went to bed at his usual hour, and slept in peace. | Поэтому Данглар лег спать в обычный час и спал спокойно. |
| Villefort, after having received M. de Salvieux' letter, embraced Renee, kissed the marquise's hand, and shaken that of the marquis, started for Paris along the Aix road. | Вильфор, получив от графа де Сальвьё рекомендательное письмо, поцеловал Рене в обе щеки, прильнул губами к руке маркизы де Сен-Меран, пожал руку маркизу и помчался на почтовых по дороге в Экс. |
| Old Dantes was dying with anxiety to know what had become of Edmond. | Старик Дантес, убитый горем, томился в смертельной тревоге. |
| But we know very well what had become of Edmond. | Что же касается Эдмона, то мы знаем, что с ним сталось. |
| Chapter 10. | X. |
| The King's Closet at the Tuileries. | Малый покой в Тюильри |
| We will leave Villefort on the road to Paris, travelling-thanks to trebled fees-with all speed, and passing through two or three apartments, enter at the Tuileries the little room with the arched window, so well known as having been the favorite closet of Napoleon and Louis XVIII., and now of Louis Philippe. | Оставим Вильфора на парижской дороге, где, платя тройные прогоны, он мчался во весь опор, и заглянем, миновав две-три гостиные, в малый тюильрийский покой, с полуциркульным окном, знаменитый тем, что это был любимый кабинет Наполеона и Людовика XVIII, а затем Луи-Филиппа. |
| There, seated before a walnut table he had brought with him from Hartwell, and to which, from one of those fancies not uncommon to great people, he was particularly attached, the king, Louis XVIII., was carelessly listening to a man of fifty or fifty-two years of age, with gray hair, aristocratic bearing, and exceedingly gentlemanly attire, and meanwhile making a marginal note in a volume of Gryphius's rather inaccurate, but much sought-after, edition of Horace-a work which was much indebted to the sagacious observations of the philosophical monarch. | В этом кабинете, сидя за столом орехового дерева, который он вывез из Гартвеля и который, в силу одной из причуд, свойственных выдающимся личностям, он особенно любил, король Людовик XVIII рассеянно слушал человека лет пятидесяти, с седыми волосами, с аристократическим лицом, изысканно одетого. В то же время он делал пометки на полях Горация, издания Грифиуса, издания довольно неточного, хоть и почитаемого и дававшего его величеству обильную пищу для хитроумных филологических наблюдений. |
| "You say, sir"-said the king. | - Так вы говорите, сударь... - сказал король. |
| "That I am exceedingly disquieted, sire." | - Что я чрезвычайно обеспокоен, ваше величество. |
| "Really, have you had a vision of the seven fat kine and the seven lean kine?"
|