| And now, your excellency," he added, bowing his head, "you know everything-you are my judge on earth, as the Almighty is in heaven; have you for me no words of consolation?" | Теперь, - продолжал, опуская голову, управляющий, - вы знаете все, ваше сиятельство; на земле вы мой судья, как господь - на небе; не скажете ли вы мне что-нибудь в утешение? |
| "My good friend, I can only repeat the words addressed to you by the Abbe Busoni. Villefort merited punishment for what he had done to you, and, perhaps, to others. | - Да, вы правы, и я могу повторить то, что сказал бы вам аббат Бузони; этот Вильфор, на которого вы подняли руку, заслуживал возмездия за свой поступок с вами, и, может быть, еще кое за что. |
| Benedetto, if still living, will become the instrument of divine retribution in some way or other, and then be duly punished in his turn. | Если Бенедетто жив, то он послужит, как я вам уже сказал, орудием божьей кары, а потом и сам понесет наказание. |
| As far as you yourself are concerned, I see but one point in which you are really guilty. Ask yourself, wherefore, after rescuing the infant from its living grave, you did not restore it to its mother? There was the crime, Bertuccio-that was where you became really culpable." | Вы же, собственно говоря, можете упрекнуть себя только в одном: спросите себя, почему, спасши этого ребенка от смерти, вы не возвратили его матери; вот в чем ваша вина, Бертуччо. |
| "True, excellency, that was the crime, the real crime, for in that I acted like a coward. | - Да, ваше сиятельство, в этом я виновен, я поступил малодушно. |
| My first duty, directly I had succeeded in recalling the babe to life, was to restore it to its mother; but, in order to do so, I must have made close and careful inquiry, which would, in all probability, have led to my own apprehension; and I clung to life, partly on my sister's account, and partly from that feeling of pride inborn in our hearts of desiring to come off untouched and victorious in the execution of our vengeance. Perhaps, too, the natural and instinctive love of life made me wish to avoid endangering my own. | Когда я вернул ребенку жизнь, мне оставалось только, как вы говорите, отдать его матери. Но для этого мне нужно было собрать кое-какие сведения, обратить на себя внимание, может быть, выдать себя. Мне не хотелось умирать, меня привязывали к жизни моя невестка, мое врожденное самолюбие корсиканца, который хочет мстить победоносно и до конца, и, наконец, я просто любил жизнь. |
| And then, again, I am not as brave and courageous as was my poor brother." | Я не так храбр, как мой несчастный брат! |
| Bertuccio hid his face in his hands as he uttered these words, while Monte Cristo fixed on him a look of inscrutable meaning. | Бертуччо закрыл лицо руками, а Монте-Кристо вперил в него долгий, загадочный взгляд. |
| After a brief silence, rendered still more solemn by the time and place, the count said, in a tone of melancholy wholly unlike his usual manner, | Потом, после минутного молчания, которому время и место придавали еще больше торжественности, граф сказал с непривычной для него печалью в голосе: |
| "In order to bring this conversation to a fitting termination (the last we shall ever hold upon this subject), I will repeat to you some words I have heard from the lips of the Abbe Busoni. | - Чтобы достойно окончить нашу беседу, последнюю по поводу всех этих событий, Бертуччо, запомните мои слова, которые я часто слышал от аббата Бузони: |
| For all evils there are two remedies-time and silence. | "От всякой беды есть два лекарства - время и молчание". |
| And now leave me, Monsieur Bertuccio, to walk alone here in the garden. | А теперь я хочу пройтись по саду. |