– Хорошо, – сказал инспектор, – увидим. – Затем, обращаясь к коменданту, он сказал: – В самом деле мне жаль этого беднягу. Когда вернемся наверх, вы покажете мне его дело.
– Разумеется, – отвечал комендант, – но боюсь, что вы там найдете самые неблагоприятные сведения о нем.
– Я знаю, – продолжал Дантес, – я знаю, что вы не можете освободить меня своей властью; но вы можете передать мою просьбу высшему начальству, вы можете произвести следствие, вы можете, наконец, предать меня суду. Суд! Вот все, чего я прошу; пусть мне скажут, какое я совершил преступление и к какому я присужден наказанию. Ведь неизвестность хуже всех казней в мире!
– Я наведу справки, – сказал инспектор.
– Я по голосу вашему слышу, что вы тронуты! – воскликнул Дантес. – Скажите мне, что я могу надеяться!
– Я не могу вам этого сказать, – отвечал инспектор, – я могу только обещать вам, что рассмотрю ваше дело.
– В таком случае я свободен, я спасен!
– Кто приказал арестовать вас? – спросил инспектор.
– Господин де Вильфор, – отвечал Дантес. – Снеситесь с ним.
– Господина де Вильфор уже нет в Марселе; вот уже год, как он в Тулузе.
– Тогда нечему удивляться! – прошептал Дантес. – Моего единственного покровителя здесь нет!
– Не имел ли господин де Вильфор каких-либо причин ненавидеть вас? – спросил инспектор.
– Никаких; он, напротив, был ко мне очень милостив.
– Так я могу доверять тем сведениям, которые он дал о вас или которые он мне сообщит?
– Вполне.
– Хорошо. Ждите.
Дантес упал на колени, поднял руки к небу и стал шептать молитву, в которой молил бога за этого человека, спустившегося к нему в темницу, подобно Спасителю, пришедшему вывести души из ада.
Дверь за инспектором затворилась, но надежда, которую он принес, осталась в камере Дантеса.
– Угодно вам сейчас просмотреть арестантские списки? – спросил комендант. – Или вы желаете зайти в подземелье к аббату?
– Прежде кончим осмотр, – отвечал инспектор. – Если я подымусь наверх, то у меня, быть может, не хватит духу еще раз спуститься.
– О, аббат не похож на этого, его сумасшествие веселое, не то, что разум его соседа.
– А на чем он помешался?
– На очень странной мысли: он вообразил себя владельцем несметных сокровищ. В первый год он предложил правительству миллион, если его выпустят, на второй – два миллиона, на третий – три и так далее. Теперь уж он пять лет в тюрьме; он попросит позволения переговорить с вами наедине и предложит вам пять миллионов.
– Это в самом деле любопытно, – сказал инспектор. – А как зовут этого миллионера?
– Аббат Фариа.
– Номер двадцать седьмой! – сказал инспектор.
– Да, он здесь. Отоприте, Антуан.
Сторож повиновался, и инспектор с любопытством заглянул в подземелье «сумасшедшего аббата», как все называли этого заключенного. Посреди камеры, в кругу, нацарапанном куском известки, отбитой от стены, лежал человек, почти нагой – платье его превратилось в лохмотья. Он чертил в этом кругу отчетливые геометрические линии и был так же поглощен решением задачи, как Архимед в ту минуту, когда его убил солдат Марцелла. Поэтому он даже не пошевелился при скрипе двери и очнулся только тогда, когда пламя факелов осветило необычным светом влажный пол, на котором он работал. Тут он обернулся и с изумлением посмотрел на многочисленных гостей, спустившихся в его подземелье.
Он быстро вскочил, схватил одеяло, лежавшее в ногах его жалкой постели, и поспешно накинул его на себя, чтобы явиться в более пристойном виде перед посетителями.
– О чем вы просите? – спросил инспектор, не изменяя своей обычной формулы.
– О чем я прошу? – переспросил аббат с удивлением. – Я ни о чем не прошу.
– Вы не понимаете меня, – продолжал инспектор, – я прислан правительством для осмотра тюрем и принимаю жалобы заключенных.
– А! Это другое дело, – живо воскликнул аббат, – и я надеюсь, мы поймем друг друга.
– Вот видите, – сказал комендант, – начинается так, как я вам говорил.
– Милостивый государь, – продолжал заключенный, – я аббат Фариа, родился в Риме, двадцать лет был секретарем кардинала Роспильози; меня арестовали, сам не знаю за что, в начале тысяча восемьсот одиннадцатого года, и с тех пор я тщетно требую освобождения от итальянского и французского правительств.
– Почему от французского? – спросил комендант.
– Потому, что меня схватили в Пьомбино, и я полагаю, что Пьомбино, подобно Милану и Флоренции, стал главным городом какого-нибудь французского департамента.