Поворачивая налево на улицу Железного горшка, я с облегчением вздохнул, каких-то полчаса пешим ходом по Парижу и ты уже на месте. Но тут же мысленно поклялся себе в том, что никогда моя нога больше не ступит на брусчатку парижских улиц. Сейчас мои шикарные сапоги по самую щиколотку были забрызганы подозрительно пахнущей грязью, от которой, если уж честно признаваться, так и несло смрадом и зловонием. К слову сказать, этот смрад и зловоние сопровождали меня на всем протяжении моего пути. Теперь я понял, почему дамы и кавалеры высшего общества, наезжая в Париж, свои носы не высовывали из складок плащей или не отрывали их от надушенных платочков?! Почему Луи XIV, к чертовой матери, забросил свою резиденцию в столичном Лувре, переселился в свой Версаль, который находится в восемнадцати километрах от этого зловонного города?! Свежего воздуха в этом Париже днем с огнем нельзя было бы отыскать, дышать там было просто нечем!
Теперь понимаете, почему я столько внимания уделял вопросу, решая, где мне было бы лучше всего поселиться, в каком квартале Парижа?!
Хозяин харчевни «У трех голубей», оказался горбуном небольшого росточка. Он был одет в чистую и опрятную одежду. Горбун встретил меня у входа в свою харчевню. Я бы сказал, что этот горбун был несколько смущен тем обстоятельством, что я, по его мнению, будучи истинным парижским аристократом, вдруг решил отужинать в его богоугодном заведении.
Во Франции с давних пор было принято, что богатые люди и представители высшего света питаются только дома или же, в крайнем случае, в гостях у своих друзей, таких же богатых французов. В харчевнях питалась одна только городская голытьба или люди среднего достатка, которые из-за своего ремесла вынуждены были много путешествовать.
Горбун попытался мне еще что-то объяснить, но увидев, что я его не слушаю, а направляюсь во вход в его заведение, он безнадежно махнул рукой и последовал вслед за мной.
Уже стоя на пороге харчевни, я сразу же заметил для самого себя, что сделал неплохой выбор. Внутреннее помещение харчевни оказалась опрятным и чисто прибранным местом. Правда, оно имело несколько мрачноватый вид внутри. В люстре, подвешенной к потолку, горело всего несколько толстых свечей, но к моему удивлению эти свечи были восковыми. Свечи в люстре особо хорошо не освещали помещение харчевни, они своим светом как бы усугубляли сумрак в этом помещении. В зале было всего шесть столиков, на шесть человек каждый столик. Сейчас только один из шести столиков был занят, за ним обедали четверо здоровенных, крестьянского вида парней. Мне понравилось, как эти парни чинно, по-очереди что-то ложками хлебали из большой супницы, стоявшей посередине стола. Они ели суп, громко чавкая и отрыгивая, также громко переговариваясь между собой о том, что им настала пора возвращаться в деревню, чтобы приняться за весеннюю пахоту и посевы.
На меня и на горбуна, хозяина харчевни, эти французские крестьяне не обратили ни малейшего внимания. Мне было понятно, что им совершенно не было дела до появления в этой таверне какого-то там парижского аристократа.
Я посмотрел на карманные часы, которые только-только начали входить в моду во Франции. До появления маркизы де Монморанси оставалось менее десяти минут, а мне еще предстояла большая работа. Горбун, хозяин харчевни «У трех голубей» категорически отказал мне в преждевременном удалении из обеденной залы харчевни обедавших там крестьян. Крестьяне же, по-прежнему, с упорством идиотов не замечали моего присутствия в харчевне, они были слишком увлечены своей очередностью черпания супа ложками. Они, видимо, опасались того, чтобы их сосед не съел бы больше супа, продолжая неторопливый разговор о весенних посевах. Поэтому мне пришлось магическим путем создать новую обеденную залу, в которой этих французских болванов-крестьян уже не было.
В этой новой обеденной зале стоял только один стол, покрытый белоснежной скатертью, в его центре стояла ваза с букетом с четырнадцатью красными розами. Эта обеденная зала в отличие от настоящей залы харчевни была хорошо освещена! Я постарался магически поддержать эффект того, что эта зала существует вне пределов реалий Парижа XVII века. Стол был сервирован всего на две персоны, тарелки были изготовлены из настоящего саксонского фарфора. Одним словом, это помещение и сервировка стола выглядели настоящей сказкой для истинного ресторатора, и для моей дамы. Ни одна парижанка, ни один парижанин не прошли бы мимо такого совершенства обслуживания, ресторанного сервиса, который здесь был пока неизвестен в этом Париже.