Таковы были в то время суровые факты политической борьбы — лишить возможности поверженного противника восстановить свою репутацию.
Падение Меншикова вызвало восторг всех, кто испытал на себе его грубость. Цесаревна Анна Петровна писала своей сестре Елизавете Петровне: «Что изволите писать об князе, что ево сослали, и у нас такая же печаль сделалась об нем, как у вас». Феофан Прокопович в письме к одному из архиереев не скрывал своей радости: «Молчание наше извиняется нашим великим бедствием, претерпенным от тирании (Меншикова. — Н. П.), которая, благодаря Бога, уже разрешилась в дым. Ярость помешанного человека, чем более возбуждала против него всеобщей ненависти и предускоряла его погибель, тем более и более со дня на день усиливала свое свирепство. А мое положение было так стеснено, что я думал, что все уже для меня кончено. Поэтому я не отвечал на твои письма и, казалось, находился уже в царстве молчания».
Менее знатный советник Военной коллегии Егор Пашков писал в Москву кабинет-секретарю Ивану Черкасову: «Прошла и погибла суетная слава прегордого Голиафа, которого Бог сильною десницею сокрушил; все этому очень рады, и я, многогрешный, славя св. Троицу, пребываю без всякого страха; у нас все благополучно и таких страхов теперь ни от кого нет, как было при князе Меншикове».
Воспрянула духом и первая супруга Петра Великого инокиня Елена, освобожденная внуком из монастырского заточения. В письме к нему она писала: «Хотя давно желание мое было не токмо поздравить ваше величество с восприятием престола, но паче вас видеть, но по несчастию моему по сие число не сподобилась, понеже князь Меншиков, не допустя до вашего величества, послал меня (из монастыря. — Н. П.) к Москве».
Даже Анна Иоанновна, до падения Меншикова, обращавшаяся к нему с унизительными письмами, считала возможным его лягнуть после опалы. Петру II она писала, сваливая вину на князя за то, что она в свое время не поздравила его, императора, с восшествием на престол: «Я неоднократно просила, чтоб мне позволено было по моей должности вашему императорскому величеству с восприятием престола Российского поздравить и целовать вашего величества дорогие ручки, но получила на все мои письма от князя Меншикова ответ, чтоб мне не ездить».
У честолюбцев нравственность часто приносилась в жертву карьере.
Опираясь на поддержку императора, Андрей Иванович вступил в беспроигрышную схватку с князем и без риска одержал над ним победу — Меншиков оказался в Березове, а Остерман, освободившись от его опеки, стал если не формально, то по существу самым влиятельным членом Верховного тайного совета — он определял повестку дня его заседаний, составлял проекты постановлений, то есть выполнял при немом согласии «верховников» функции руководителя высшего органа власти страны.
Александр Данилович был отправлен в ссылку в рязанское имение, подаренное некогда ему Петром I, Раненбург (Ораниенбург), но спустя несколько месяцев оказался в Березове. Поводом для замены места ссылки послужил нерасчетливый поступок сестры супруги князя, горбуньи Варвары Михайловны Арсеньевой, сочинившей письмо, осуждавшее власти, сославшие Александра Даниловича и членов ее семьи.
В письме утверждалось, что Меншиков является единственным в стране человеком, способным обеспечить благоприятную жизнь подданных, что без него в стране наступит хаос и что ему надобно непременно возвратить власть.
Следствие без особых усилий обнаружило автора письма и она поплатилась заточением в монастырскую келью. Остерман рассудил, что пребывание светлейшего князя недалеко от старой столицы таило опасность, которая, впрочем, была эфемерной, и убедил императора отправить опального вельможу в Березов.
Опасение, что А. Д. Меншиков, проживая в Раненбурге, может вернуть себе власть, относится к необоснованному подозрению. Иностранные дипломаты нисколько не сгущали краски, когда доносили своим дворам о ненависти, питаемой к нему вельможами и придворными.
Показателем ненависти к князю является письмо, отправленное им к Остерману с просьбой прислать к нему доктора. Дело в том, что в пути Александр Данилович занемог так сильно, что свой путь вынужден был продолжать не в карете, а в носилках, привьюченных к двум лошадям. Характерно, что письмо было адресовано не к своим давним соратникам, членам Верховного тайного совета Г. И. Головкину и Ф. М. Апраксину, а к Остерману, с которым он накануне ссылки крепко поссорился. Этот поступок князя свидетельствует об умении А. И. Остермана держать втайне свои планы расправы с недругами и поддерживать их уверенность, что им ничто не угрожает.