В соперничестве фаворитов победу одержал Бирон, которому удалось отправить Левенвольде за границу.
Неизвестный художник. Портрет герцога Курляндского Эрнста Иоганна Бирона. XVIII в. Рундальский дворец, Латвия
Со вступлением на престол Анны Иоанновны начался новый этап в жизни и деятельности Андрея Ивановича. Если в Верховном тайном совете он испытывал пренебрежительное, а порой и высокомерное отношение спесивых аристократов и должен был подстраиваться под Меншикова, а затем под фаворита Петра II Ивана Долгорукого и его отца Алексея Григорьевича, то в Кабинете министров, своем детище, он чувствовал себя куда увереннее и независимее. Объясняется это, прежде всего, его личными отношениями, издавна сложившимися между ним и Анной Иоанновной еще в те годы, когда она была вдовой курляндского герцога, а Андрей Иванович — Тайной канцелярии советником.
Взойдя на трон, Анна Иоанновна не чувствовала себя на нем достаточно прочно. Опоры, подобно той, которой располагала Екатерина I в лице Меншикова, она не имела, круг лиц, на которых она могла положиться, был невелик и не столь влиятелен, как светлейший князь. К ним относились Феофан Прокопович, П. И. Ягужинский, ее родственник П. А. Салтыков, но они даже в своей совокупности не могли заменить полудержавного властелина.
Поэтому А. И. Остерман был для нее бесценной находкой и незаменимым советником, предостерегавшим ее от неосмотрительных действий.
Английский резидент Финч расточал комплименты в адрес Остермана: «Хотя вся жизнь графа свидетельствует о его бескорыстии, он остается чувствительным к отличиям, ко всему, что делается для него и против него. Недавно мы видели тому хороший образец, когда король прусский прислал фельдмаршалу и Бреверну свои украшенные бриллиантами портреты, а графу сумму денег, хотя и много превосходившую стоимость портрета, присланного Бреверну, граф обиделся и отказался от подарка».
Саксонский дипломат Зум доносил своему двору 22 июня 1739 г.: «…с тех пор как я здесь, [заметил] что Остерман играет роль оракула во всем, даже в безделицах, хотя это не препятствует ему часто сносить обиды и непристойности». Но, по мнению Зума, Остерман может не опасаться опалы, так как его «никто в этом государстве не может заменить его».
Неизвестный художник. Портрет графа Андрея Ивановича Остермана. 1730-е гг. Холст, масло. Государственный исторический музей, Москва
Осторожный Остерман, как отмечалось выше, активно не участвовал в бурных событиях февраля 1730 г., его роль, которую он случайно должен был выполнять, ограничивалась редактированием кондиций, после которой он «залег на дно», сказываясь больным. В притворстве он достиг больших успехов; в разговоре с нежелательным собеседником он неожиданно закатывал глаза, лицо его выражало тайное страдание, и он так корчился в муках, что собеседник спешил удалиться. Искусством притворяться больным он владел столь совершенно, что современники не могли отличить его притворную болезнь от настоящей.
Однажды притворная болезнь доставила Остерману несколько неприятных минут: фельдмаршал Василий Владимирович Долгоруков решил навестить больного Остермана; каково же было его удивление, когда он, приехав к нему в дом, обнаружил Андрея Ивановича в полном здравии. Разразился скандал: фельдмаршал с солдатской прямотой в резких выражениях стал упрекать Андрея Ивановича в непристойном поступке в февральские дни, когда страна находилась в критическом состоянии.
1740 год в царствование Анны Иоанновны наиболее полно отражен в депешах английского резидента Финча и французского посланника Шетарди. Различия объяснялись содержанием инструкции, полученной Финчем при отъезде его в Петербург, которой английское правительство поручало ему добиться заключения оборонительного трактата с Россией и противодействовать заключению такого трактата России с Австрией, а также добиваться пунктуального выполнения Россией торгового русско-английского трактата 1734 года. Этой задачей объясняется большее внимание Финча, чем Кампредона, к освещению событий деловой жизни двора, в то время как в депешах Шетарди можно встретить немало сведений о частной жизни императрицы, в частности о состоянии ее здоровья.
В мою задачу не входит анализ русско-английских отношений, отмечу лишь, что Андрей Иванович был сторонником сближения России с Австрией и, сколько было в его силах, тормозил заключение трактата с Англией. Переговоры между Финчем и Остерманом начались со времени прибытия резидента в Петербург в июне 1740 г., но протекали крайне вяло, что вызывало раздражение короля, «удивлявшемуся упорству, с которым граф (Остерман. — Н. П.) старается отсрочить заключение договора». Финч в депеше от 6 сентября извещал короля, что «всеми задержками в переговорах со мною обязан графу Остерману», что в них не повинны ни царица, ни герцог, что Остерман прибегает ко всяким уловкам, чтобы «затормозить дело». На этой почве у Остермана даже ухудшились отношения с герцогом, а Бестужев, «которому поручено было передать кабинет-министрам высочайшее повеление заняться этим делом, имел с вице-канцлером (Остерманом. — Н. П.) очень горячее объяснение».