Состояние Анны Иоанновны улучшилось настолько, что она приняла министров, велела принести ребенка, чтобы объявить им: «Вот вам будущий государь, служите ему в будущем так же верно, как вы служили мне».
Оказывается, что от мочекаменной болезни скончалась сестра Анны Иоанновны, герцогиня Мекленбургская. Но Мардефельд был уверен, что так как Анна Иоанновна «соблюдает умеренность в пище, чего не делали ни мать, ни сестра, так что надеются, что она доживет до глубокой старости».
Уверенность в благополучном исходе болезни внушал окружению португалец доктор Санхлес. Он «ручается головою, что если только императрица будет вести предписываемый им образ жизни, то он поддержит ее жизнь до глубокой старости». Оптимизма Санхлеса не разделял англичанин доктор Шмидт, уверявший, что «для императрицы нет спасения». Впрочем, утверждение Шмидта Мардефельд считал ошибочным.
Облегчение оказалось обманчивым, смерть отступила лишь на короткое время. Положение больной настолько ухудшилось, что в Летний дворец вновь был вызван Остерман. 7 октября Финч извещал Лондон: «То, что принимают за изъязвление почек, оказывается просто следствием климактеристического возраста; болезненные явления сопровождаются резкими истерическими припадками и обмороками. Прошедшую ночь ее величество впала в такой сильный обморок, что положение ее было признано очень опасным, хотя это не объявляют».
Указанный диагноз, как позже выяснилось, был ошибочным. Подлинная причина, вызвавшая критическое состояние больной, была болезнь почек. Именно поэтому припадков не опасались, но на следующий день «появилась рвота, сопровождавшаяся выделением большого количества гнилостной крови», что и вынудило эскулапов изменить диагноз. Состояние больной было признано «крайне опасным», она, наконец, подписала завещание.
Улучшение состояния больной отметил и Финч, о чем он доносил 14 октября: «здоровье государыни значительно улучшилось». Об этом улучшении в тот же день более подробно писал Шетарди: «Три последние ночи были проведены лучше. Царица довольно хорошо почивала. И хотя спокойствие ее несколько уменьшилось, затем вследствие перемен, неизбежных у женщины известного возраста, которая присоединилась к прежним ее недугам и теперь вполне выяснилась; португальский доктор, по-видимому, нисколько не оправдывает надежд, им питаемых».
В депеше, отправленной Шетарди 18 октября, описываются обстоятельства, при которых Бирон стал регентом: «Он стал перед Анной Иоанновной на колени, не скрывая от нее ее тяжелого положения, жаловался на беспросветное свое будущее и просил ее назначить его регентом-правителем на время несовершеннолетия Ивана. Она согласилась на его просьбу и велела написать указ, что в случае своей смерти Бирон назначается регентом. Под этим документом подписались члены Синода, Кабинета министров, Сената, генералитет и президенты коллегий».
Шетарди отметил недовольство русских этой акцией. По его мнению, если регентство должно быть передано иностранцу, то оно должно оказаться в руках герцога Брауншвейгского, супруга матери императора. Но русских не устраивал и этот кандидат: «они заметили, что герцог Курляндский опозорил их монархиню перед глазами всей Европы и покрыл ее вечным позором, который она уносит с собой в могилу. Они нимало не остаются равнодушными к несправедливостям относительно принцессы Елизаветы». Шетарди, кроме того, пророчил печальное будущее регента Бирона: «Давая, однако, более свободный ход своему честолюбию, он стремится, по-видимому, тем скорее к своей погибели».
Враждебное отношение русских к иноземному засилью зарегистрировали не только отечественные, но и иностранные источники. Английский дипломат К. Рондо в январе 1731 г. доносил: «Все эти лица (два брата Левенвольде, Ягужинский, Остерман. — Н. П.) иноземцы, они постоянно окружают государыню, ни одна ее милость не дается мимо их, что бесит русских, даже ближайшие родственники ее величества едва ли имеют значение».
В первые два-три года царствования Анны Иоанновны Бирон, Остерман и Миних, по свидетельствам К. Рондо, «действовали совсем заодно и одни управляли всеми русскими делами. Согласие между ними продолжалось и некоторое время по возведении графа Миниха в фельдмаршалы (февраль 1732 г. — Н. П.); но затем последний, полагая, что стоит так же близко, как и Остерман, к ее величеству и обер-камергеру, и задумал погубить вице-канцлера и попытался возвести на него обвинение. «Миних стал обращаться со всем генералитетом надменно. Он заключил несколько трактатов, крайне невыгодных для ее величества, так что исправлять ошибку призвали Остермана, который обвинил Миниха во вмешательстве в дела, в которых он не имеет понятия, что еще более обострило его вину. Они теперь принимают меры погубить друг друга». По мнению Рондо, победителем в этой схватке окажется Остерман, обладавший большим опытом в интригах, а также умением наносить сопернику удары в самое неблагоприятное для него время.