Марье Саввишне Шкурин сказал — сама за дверью слышала — Зубовы все такие: красивые да злые. Она тихо так прошелестела: уж какие есть. Человека не переучишь, когда поперек лавки не положишь.
Другое в голову пришло. Около великой княгини Елизаветы Алексеевны вертеться стал. Забавляется. То на танец пригласит. То по парку провожает. Ей не по душе — сразу видно. Дразнит девочку. От скуки, полагать надо. На придворных наших красавиц никогда не оглядывается. Вроде и нет их. Может, взгляда императрицы опасается. А тут — девочка. Шейка тоненькая. Локотки острые. Чуть что — в краску. Голоса — к губам наклонись — не услышишь. Сколько раз говорила: перед зеркалом упражняться непременно надо. Кивает согласно, и того тише шепчет.
Вот оно что: похоже. Похоже на Гри. Гри. с его кузиной. И возраст тот же. И манеры.
Нет! Нет! Все другое. Девица и великая княгиня. Как только подумалось. К нему приглядеться надо. Может, Марью Саввишну спросить. Нет, и ей признаваться не к чему. Только сама.
Гри. Гри. говорил: как такое в голову тебе пришло. Шутил. Иной раз и меру перебирал. Девочка, мол, ей бы в куклы играть. А вышло — свихнулся, когда померла. Свихнулся богатырь, что былинка такая согнулась.
Вчера вечером задерживать не стала. Пусть сам решает. До полуночи о проекте своем персидском толковал. Как войска российские до окиана Индийского довести, чтобы им там башмаки свои в водах теплых, заповедных вымыть.
Бред! Спорить не стала: только злиться начинает. И будто с военачальниками все обсудил. И будто расходы подсчитал. И сам готов в поход идти.
Долго ждала. Уняться не может. С покойным князем Таврическим по поводу Византийской империи сражаться продолжает. В азарт вошел. Руками машет. Комнату взад–вперед меряет. Чуть что не кричит.
Отговорилась: все обдумать надо. Вспыхнул: мои планы обдумывать, а новости французские без конца слушать изволите. Нету ваших интересов в Европе. На Восток наш исторический путь лежит. О восточных походах и заботиться надо. Надоели якобинцы! Надоел Конвент! Ничего о них слышать не хочу!
Так ведь не отмахнешься. Сам видишь, зараза день за днем по нашей стране расползается. Вот и надо, говорит, армию собирать, людей в поход отправлять, и мы, графы Зубовы, первые. Своего рода не посрамим.
Остановила: поздно уж. Спохватился. К руке приложился. И нет его. Поцеловать и то забыл.
А все‑таки похоже: Гри. Гри. и Зиновьева. Катенька…
Царское Село. М. С. Перекусихина и великая княгиня Елизавета Алексеевна.
— Марья Саввишна, вы принимаете гостей?
— Ваше высочество! У меня! Такая честь! Прошу вас, прошу вас!
— Дело у меня к вам, Марья Саввишна.
— А коли дело, так послали бы за мной, ваше высочество. Не трудились бы сами. Не для вашего высочества мои каморушки. Господи, уж не знаю, как ваше высочество и усадить. Может, чайком угостить? Да что это я, совсем с пути сбилась!
— Да вы не тревожьтесь, Марья Саввишна. Я к вам потихоньку. Чтоб никто не видел. Не знаю я, у кого совета спросить. Страшно мне, Марья Саввишна, так страшно.
— Ваше высочество, голубушка вы моя, ишь как дрожите. Да вы говорите, говорите. Коли смогу, всегда помогу, а чайку отхлебните. Чай у Перекусихиной кто только не пивал, все довольны оставались. Чаек‑то я научилась заваривать. Пейте, пейте, ваше высочество, за чайком и об деле вашем потолкуем.
— Марья Саввишна, может, и не надо было мне к вам приходить. Может, лучше было бабушке прямо сказать. Только решиться не могу. Не прогневать бы бабушку, Александру не повредить.
— Еще отхлебните, ваше высочество, еще глоточек. Успокаивает чаек‑то, отлично успокаивает.
— Я о… насчет графа…
— И не надо больше ничего говорить, ваше высочество, себя‑то тревожить. Старуха Перекусихина все знает.
— Что знаете? Господи, неужели все заметили?
— Все не все, а до меня давно дошло. Баловство‑то это. Как есть дурит наш Платон Александрович.
— Зачем это ему, Марья Саввишна? Ведь нарочно он все — то час битый с разговором пристает. Уйти — неучтиво, остаться — еще хуже. В боскетах меня на конной прогулке отыскал. Не езжу я больше верхом. Так люблю, а не езжу. Люди ведь Бог весть что додумать могут.
— Люди‑то куда ни шло, а вот государыня…
— Я и хотела государыне сказать, чтобы она графу приказала…
— Что вы, что вы, ваше высочество, и думать о таком не смейте. Вот уж тут горя настоящего наживете.
— Может, кажется так, только граф будто нарочно на балу подойти старается. Танца как начнет добиваться, я теперь и танцевать не стала. Только когда бабушка с Александром прикажет. Не знаю, что делать, Марья Саввишна, не знаю. Дома папеньке бы сказала, а тут…
— Подождите, ваше высочество, не убивайтесь так. Придумаем, быть такого не может, чтобы не придумали. Только государыне ни словечка не говорите. Как мне вам получше‑то сказать. Для государыни Платон Александрович всегда прав будет — вот дело‑то какое. Так что уж вы, ваше высочество, потерпите, поостерегитесь. Лучше иной раз больной сказаться, чем так‑то… Вот беда‑то. Господи прости!
— Я и Александру говорила. Он тоже остерегаться велел, а сам…
— Александра Павловича тут винить, ваше высочество, нечего.
— Да разве я виню. Рассказываю вам просто.
— А самой‑то вам, ваше высочество, наш граф часом не приглянулся? Хорош ведь молодец, так хорош, ничего не скажешь!
— Зубов? Да ведь он грубый, Марья Саввишна. Может, мне показалось. Книг никаких не читал. Говорить с ним не о чем. И на лошади плохо сидит. И всем хвастается.
— Тихо, тихо, ваше высочество! Таких речей тоже, не дай Господь, не заводите! Не приглянулся, и слава тебе, Господи! Значит, от большой беды Вседержитель наш отвел. А уж во дворце‑то мы с Божьей помощью управимся.
— Вы сами бабушке, Марья Саввишна, скажете? Мне не надо?
— Не надо, не надо, ваше высочество! И еще. Простите старуху — не мне вас учить. Только… Только вы императрицу лучше государыней называйте — не бабушкой. Царственной особе так по–семейному называться вроде бы и не пристало. Да и не любит государыня этого.
— Не буду. Никогда не буду. Спасибо вам, надоумили. Все мне кругом так страшно. Непонятно.
— Ничего, ничего, ваше высочество, привыкнете. Одна у нас беда — начеку быть надо. День и ночь. Каждый день. Без праздников.
В. В. Капнист — А. А. Капнист. Начало сентября 1793. Петербург
Первое. Николаю Александровичу [Львову] дали крест третьего класса Владимира, Гаврилу Романовичу чин тайного советника, сделали его сенатором и дали крест Владимира второй степени. Думаю, что он докладчиком [у императрицы — по принятию личных прошений на высочайшее имя] не будет. Но он по некоторым делам докладывает. Мне великая выгода, что он сенатором, ибо Алексей Иванович [Васильев, министр финансов] и Александр Васильевич Храповицкий тоже сенаторами, все люди, которые меня любят и мне всячески добро делать станут.
Петербург. Дом Д. Г. Левицкого. Д. Г. Левицкий и другие члены общества.
— Ты говоришь, тебе удалось получить от наших сведения о Корде? Неужели это оказалось возможным?
— Более того. Это оказалось удивительно простым. Шарлотта Корде уже сделалась народной героиней. Никто не сомневается — она уже вошла в историю и станет героиней многих произведений искусства.
— Мы все сгораем от нетерпения.
— Во–первых, полное имя — Мари–Анн Шарлотта де Корде Д’Армонт.
— Аристократка!
— Ну, может быть, это преувеличение, но род ее действительно дворянский и очень старинный. Она родилась и выросла в замке, много читала, став сторонницей демократических идей. Но крайности революции вызывали в ней отвращение. Когда в ее родной Каенн прибыли бежавшие из Парижа жирондисты, которых она давно лично знала, у Шарлотты возник план убить одного из вождей монтаньяров.