— Императрица? Невероятно!
— Очень Александру Павловну жалела — та едва не рыдала. Роджерсона пришлось на помощь звать. Да и без семейных объяснений не обошлось. Сначала великий князь–отец разгневался, стал императрицу укорять неподобающим образом. Потом и Платон Александрович свою лепту внес.
— А графу что за дело? Разве себя лишний раз показать?
— И это тоже. А главное — был он по какой‑то ему одному известной причине с самого начала против шведского варианта.
— Его воля — всех бы великих княжен за восточных шахов и падишахов бы сосватал, чтобы Восток завоевать.
— Не вникал. Но вчера начал от себя выговаривать. Вот после этого государыне и стало плохо. Сначала старалась графа успокоить, а как великая княжна ушла, тот совсем разошелся. Планы свои опять излагать начал. Государыня разволновалась… Граф сначала и верить не захотел, все свое продолжал. Едва Роджерсон его в чувство привел. Вот тогда‑то наш Платон Александрович труса‑то и отпраздновал. У постели государыни сидит, не отходит.
— Ему ли не пугаться. Всех страх облетел, а уж нам и говорить нечего.
— И еще скажу — вся семья зубовская во дворец слетелась. Старую графиню — и ту привезли. На всякий случай.
Петербург. Зимний дворец. Будуар Екатерины II. Екатерина, П. А. Зубов.
— Не думаешь ли, друг мой, что пришла пора мне снова в свахи к зубовскому семейству попроситься?
— Так ведь у нас, сами, государыня, знаете, один только Николай Александрович и остался. С ним столковаться…
— Ты не сможешь — может, императрице больше повезет. Может статься, мне не откажет?
— А невеста кто?
— Ишь ты какой! Не принято у государыни спрашивать — благодарить надо, как за дареного коня.
— У других не принято, а мы, Зубовы, люди независимые. Да и не слышал я, чтобы Николай Александрович желание расставаться со своим холостяцким положением высказывал. Из армии и то ушел, потому что всему свободу предпочитает.
— Что про армию вспоминать.
— А почему бы и не вспомнить? Служить брат начал в Конной гвардии. Двадцати одного года в поручики произведен. К Потемкину в южную армию был направлен, а как только прибыл в Петербург с известием о взятии Рымника, в полковники пожалован. Далеко мог бы пойти.
— Так думаешь?
— Сомневаетесь, ваше величество? А зря. Храбрости Зубовым не занимать стать.
— А лени?
— А усердия?
— И усердия, коли надобно.
— Выходит, Николаю Александровичу такой надобности не было. Как твоими стараниями генерал–майора получил, так и охоту всякую к службе потерял. Впрочем, коли сватовство мое удастся, в подарок братцу чин шталмейстера, так и быть, предоставлю.
— Так невеста плоха?
— Ничуть не плоха, а чтобы кстати и ее порадовать. Как‑никак фрейлина, да еще с шифром. Теперь отгадаешь?
— Совсем запутался, да чего же такую невесту вам, государыня, сватать. Ей, поди, и приданого не занимать.
— Верно. И братца твоего на двенадцать лет моложе. Красавица. Скромница. От женихов отбоя нет.
— Неужто Суворочка?
— А я бы худшую невесту Зубовым предлагать стала?
— Ваше величество, не знаю, как и благодарить!
— И это даже строптивого братца не спросивши?
— Да что ж, Николай — враг своему счастью, что ли? Вот только поверить трудно, что батюшка ее согласится. Брата Александр Васильевич никогда не жаловал. В армии своей и держать не стал.
— И поделом. Либо служи, либо баклуши где на стороне бей. Только и он мне воспротивиться не решится. Военная косточка!
— Все вы рассчитали, ваше величество. Тогда и на другой мой вопрос потщитесь ответить: вам‑то брак такой хитростный на что? К молодым — что к тому, что к другому — вы не благоволите. Но расчет тем более должен быть.
— Правды хочешь, Платон Александрович? Перед тобой скрываться не стану. Важно мне великого полководца нашего к престолу своему крепче привязать. Кроме дочери, никого‑то он не любит. Служба и Суворочка — только и свету в окошке. Наталья Александровна наше дело делать будет, ничем не поступится.
— Понятно. А Николаю что за выгода?
— Приданое преогромное. Что поместья, что дом в Москве, что бриллианты…
— Бриллианты откуда?
— Фамильные, князей Прозоровских. Да ты что, друг мой, истории Суворочки не знаешь? Ведь Александр Васильевич сам себе невесты не выбирал. За него его батюшка Василий Иванович все решил. Княжну Прозоровскую выбрал. Всякие тут соображения были, но больше служебные. Александр Васильевич спорить не стал. С первого же слова с невестой обвенчался, едва ли медовый месяц с ней пробыл, и опять на театр военных действий. Вот тут‑то былая княжна и согрешила — не устояла. Одна, мужа месяцами не видно, как тут не начать махаться.
— Дело житейское. Не она первая, не она последняя.
— Видишь, для нас с тобой верно, а для Александра Васильевича неверно оказалось. Такой, прости Господи, шум поднял, хоть святых вон выноси. Мне кинулся жаловаться.
— Вашему величеству? На неверную жену? Потеха!
— Все и потешались. Я его урезонить хотела. От огласки отговаривала. Ни в какую! Дочь первую своей признал, а сына, младшего годами, — нет. С женой разъехался. Сына ей отдал, а Наташу привез в Смольный. Упросил начальницу госпожу Лафон в воспитанницы взять, чтобы лично за его Суворочкой следила. И строго–настрого запретил девочке с матерью видеться.
— Ну кремень!
— Кремень и есть. Все годы в институт ездил. Ни в чем дочери не отказывал. А после выпуска я ее к себе в уборную взяла, фрейлиной назначила. И опять не угодила. Для Александра Васильевича при дворе одни соблазны. В первый же раз, как до столицы добрался, Наташу из дворца к зятю своему, графу Хвостову, в дом поместил. Что там! Против балов придворных — и то возражал. Мол, дочери его следует перво–наперво хозяйкой да матерью доброй быть, а все остальные развлечения от лукавого. Со мной кейс спорил! Голос повышать стал. Вот такое сокровище и хочу твоему братцу передать. Александр Васильевич слишком часто моей воле противился, на этот раз уступить должен. Только бы Николай Александрович сам Наташе показался, чтобы и она сама его себе в супруги выбрала. Уж ей отец ни в чем не откажет. Пробуй, Платон Александрович. Только очень советую — торопись. Разные тут соображения. И без походов дальних Суворову не обойтись — сам понимает. Так и ему спокойнее будет дочь в семье, хозяйкой дома оставить.
Петербург. Зимний дворец. Кабинет Екатерины. II. Екатерина, А. В. Суворов.
— За хлопоты, государыня, великое спасибо. Только не по душе мне жених твой. И скрывать не хочу — не по душе.
— Что так, Александр Васильевич? Суворочке нашей не показался?
— С девки какой спрос. Известно, молодец видный. Ловкий. Только — прости, матушка, на откровенном слове — как есть непутевый.
— Что же ты так сразу, Александр Васильевич, — непутевый. Знать‑то ты его толком не знаешь.
— Не велика премудрость такого‑то вертопраха разглядеть. Служить начал, да тут же и бросил. Привалило счастье поручику за одно то, что известие о Рымнике в Петербург привез, полковничий чин получить. Никогда не разбирался в придворных играх и разбираться не хочу. Ему бы после Такого‑то незаслуженного отличия в деле себя показать, перед товарищами оправдаться — куда! Скорей опять в столицу. Тут‑то поудобнее будет да и к милостям царским поближе.
— Не всем же вояками быть, Александр Васильевич. Дело военное, как ни говори, тоже таланта требует.
— Совести, матушка, совести прежде всего. Себя не жалеть. За спины товарищей не прятаться. Солдата беречь, чтобы лишней кровушки не проливать. Какой уж тут талант!
— Но и вертопрахом ты Николая Александровича зря окрестил, фельдмаршал. Ничего‑то граф не промотал, по ветру не пустил. В легкомыслии тоже ни в каком не замечен.
— Ох, матушка, все‑то ты меня провоцируешь, все на правду толкаешь, а там, неровен час, сердиться начнешь. На что тебе, государыня?
— Нет уж, Александр Васильевич, ты до конца выскажись, до самого донышка. Мне не только дочь твоя дорога, но и ты сам куда как нужен. Всю жизнь, припомни, Наташа у тебя в голове. Без семьи, без матери девушке расти куда как трудно. Тепла ей надо, ласки человеческой, а ты на одних письмах ее всю жизнь держишь. Сам увидишь, спокойнее тебе станет, как замужем‑то Наталья Александровна наша окажется. Сама себе хозяйка, да и опасностей, о которых у тебя голова болит, не останется. Глядишь, внуки пойдут — тебя порадуют.