Петербург. Зимний дворец. Личные покои императора. Павел, Мария Федоровна.
— Мне давно это следовало сделать.
— Что именно, сударь?
— Освободить дворец от присутствия Нелидовой. Я же видел, как раздражало вас ее постоянное щебетание, и у меня все никак не доходили руки рассчитаться с этой старой фрейлиной.
— Но Екатерина Ивановна нисколько не раздражала меня, государь, напротив — у нас сложилось очень милое общество.
— Мне кажется, Мария Федоровна, что вы поставили себе за правило во всем противоречить мужу. Я отлично помню, как вы досадовали на присутствие Нелидовой, а мне некогда было заниматься вашим штатом. К тому же этого невозможно было сделать без разрешения Большого двора. Моя мать…
— Ваша покойная мать и императрица, государь, никогда не настаивала на присутствии Екатерины Ивановны. Помнится, Нелидова даже в детстве не пользовалась ее симпатиями.
— И в этом моя мать была права. Хотя и с опозданием, но я полностью присоединяюсь к ней. Нелидова навязчива и невыразимо скучна со своими книгами и умными рассуждениями. Хватит! При моем дворе должны царить молодость и улыбки. Я уверен — вы будете как нельзя больше довольны Анной Петровной Лопухиной. Она прелестна и безгранично мне предана.
— Что дает основание вам так судить, государь? Откуда эта уверенность в преданности, а не простом расчете после считанных недель знакомства?
— Вы ищите поводов для размолвок, не так ли, Мария Федоровна, и даже на черное готовы сказать белое, лишь бы досадить мне. Эта восторженная пустышка Нелидова, которая на четвертом десятке хочет смотреться институткой и не выдерживает никакого сравнения с настоящей юностью. Но вы готовы отказаться от собственных былых слов и претензий, потому что не хотите иметь новой фрейлины. Между тем двор императора всероссийского не может держаться на стариках — это плохо выглядит даже с точки зрения дипломатических планов.
— Государь, я прошу у вас только о справедливости, которая всегда была вам присуща. Почему вы готовы обвинять во всех смертных грехах Нелидову, хотя она отказалась принять от вас какой бы то ни было подарок за свою долгую и верную службу? Или о поместьях для себя? Хотя вы, как император, с легкостью могли удовлетворить любую ее просьбу.
— Это свидетельствует лишь об ее строптивости — не более того. Вернуться в Смольный институт и жить на собственные гроши, лишь бы ничего не взять у меня!
— Она не хотела, чтобы у вас возникла хотя бы тень сомнения в ее бескорыстии и преданности.
— Она нашла себе незаменимого адвоката в лице императрицы. В конце концов окажется, что ее уход из дворца обойдется мне дороже, чем появление…
— Кого, сударь?
— Вы ловите меня на слове! Кого бы то ни было. И кстати, вы отвлекли меня этим дурацким разговором от неотложных дел. Кутайсов, ты написал указ о президенте Академии художеств?
— Он готов, ваше императорское величество, и перед вами.
— Отлично. Остается пригласить Александра Сергеевича Строганова и сообщить ему о новом назначении. Надеюсь, он не станет пускаться в рассуждения, подобно императрице, и примет новые обязанности с должным почтением и покорностью.
— Что я слышу, государь, вы решили расстаться с графом Шуазель-Гуфье? И как вы объяснили сему достойному человеку эту отставку? Ведь он даже не ваш подданный.
— Что же из этого, Мария Федоровна? Зато он занимает должность в российском учреждении и живет на российской земле. Я думаю, ему самое время возвращаться во Францию или куда еще заблагорассудится. Мне не нравится его желание офранцузить Академию художеств. К тому же если Мусин-Пушкин непозволительно заискивал перед академистами, Шуазель-Гуфье беспрестанно оскорблял профессоров.
— Но вы найдете, государь, какие-то слова, чтобы пощадить самолюбие графа?
— Пощадить самолюбие? Мария Федоровна, вы все еще продолжаете себя чувствовать великой княгиней и жить правилами Малого двора. Для императора не существует самолюбия подданных. Его дело приказывать, их дело подчиняться. К тому же академическая администрация вообще нуждается в обновлении. Со смертью Баженова освободилось и место вице-президента.