Граф Платон Зубов

— О Мартосе никто спорить не будет.

— Карамзина Николая Михайловича!

— Все мы начинали с его «Писем русского путешественника», об альманахах карамзинских и не говорю — зачитывались ведь ими в Академии.

— Что ни возьми — с «Аглаей» мы в четвертый возраст вступали, только-только президента Бецкого не стало. С «Аонидами» в пятый возраст переходили.

— Тогда уж и «Пантеон иностранной словесности» помяни.

— А как он за заключенного в крепость Новикова вступился! Как еще не поплатился за эту свою оду «К милости».

— Помнится, карамзинские это слова, что французская революция относится к таким явлениям, которыми определяются судьбы человеческие на долгий ряд веков, что начинается новая эпоха в истории человечества, и он ее видит.

— Жаль, что последние годы отступился от деятельности издательской.

— Шутить изволите. При Павле — и издательским делом заниматься. Теперь — другое дело. Теперь Карамзин наверняка поразвернется и в сочинениях своих.

— Господа! Господа! Дмитриева Ивана Ивановича, превосходного нашего баснописца!

— Баснописца? Лирика российского редкостного. Так писать, как он в своих сонетах, никому еще не удавалось, неужто спорить будешь?

— И все-таки послушай последнее дмитриевское сочинение, тогда и рассудить можно будет, кто прав. Название автором ему дано «Мышь, удалившаяся от света».

— Забавно! И текст у тебя с собой?

— Нарочно прихватил, чтоб полюбопытствовали:

Восточны жители в пределах своих,
рассказывают нам, что некогда у них
Благочестива Мышь, наскуча суетою,
Слепого счастия игрою,
Остановила сей скучный мир
И скрылась от него в глубокую пещеру:
В голландский сыр.
Так святостью одной свою питая веру,
К спасению души трудиться начала:
Ногами и зубами
Голландский сыр скребла, скребла,
И выскребла досужим часом
Нарядну келейку с достаточным запасом.
Чего же более? В таких-то Мышь трудах
Разъелась так, что страх!
Короче — на пороге рая!
Сам Бог блюдет того,
Работать миру кто отрекся для него.
Однажды пред нее явилось, воздыхая,
Посольство от ее любезных земляков;
Оно идет просить защиты от дворов
Противу кошечья народа,
Который вдруг на их республику напал
И Крысополис их в осаде уж держал.
«Всеобща бедность и невзгода, —
Посольство говорит, — причиною, что мы
Несем пустые лишь сумы;
Что было с нами, все проели,
А путь еще далек! И для того посмели
Зайти к тебе и бить челом:
Снабдить нас в крайности посильным подаяньем». —
Затворница на то, с душевным состраданьем
И лапки положа на грудь свою крестом:
«Возлюбленны мои! — смиренно отвечала —
Я от житейского давно уже отстала;
Чем, грешная, могу помочь?
Да ниспошлет вам Бог! А я и день и ночь
Молить его за вас готова!..
Поклон им, заперлась и более ни слова.

Кто, спрашиваю вас, похож на Мышь? Монах? — Избави Бог и думать… Нет, дервиш. Чувствительные стансы всем необходимы, но басни! Сами силу сего сочинения видите.

— Более никого из литераторов, по духу нашим начинаниям близких, не припомню, а вы, господа? Тоже нет? Тогда предлагаю превосходного нашего живописца исторического Григория Ивановича Угрюмова! Ученика Дмитрия Григорьевича Левицкого!

— Ныне профессора! Его «Испытание силы Яна Усмаря» — подлинный символ силы духа русского.

— А «Взятие Казани»? А «Торжественный въезд в город Псков Александра Невского после одержанной им над немецкими рыцарями достославной победы»!

— Угрюмова! Угрюмова!

— Думается, следовало бы и нашего славного президента Академии Александра Сергеевича Строганова.

— Строганова всенепременно!

— При нем Академия новые силы обретет, вот увидите!

— Еще бы — такой знаток изящных искусств.

— Я не о том. Дмитрий Григорьевич рассказывал, что еще в шестидесятых граф Строганов приводил в Законодательной комиссии как основное доказательство необходимости создания училищ для народа то соображение, что лишь когда крестьяне из тьмы невежества выйдут, тогда и достойными себя сделают пользоваться собственностью и вольностью.

— Это наше старое противоречие. Мне думается, начинать надо со свободы, а затем приступать, по мере возможности и обстоятельств, к просвещению народа.