Смерть втягивает слишком глубоко.
Стать мертвым хоть на миг — неосторожно.
Не исчезай… Забудь про третью тень.
В любви есть только двое. Третьих нету.
Чисты мы будем оба в Судный день,
когда нас трубы призовут к ответу.
Не исчезай… Мы искупили грех.
Мы оба неподсудны, невозбранны.
Достойны мы с тобой прощенья тех,
кому невольно причинили раны.
Не исчезай. Исчезнуть можно вмиг,
но как нам после встретиться в столетьях?
Возможен ли на свете твой двойник
и мой двойник? Лишь только в наших детях.
Не исчезай. Дай мне свою ладонь.
На ней написан я — я в это верю.
Тем и страшна последняя любовь,
что это не любовь, а страх потери.
Романтический бред и никаких откровений.
Глеб захлопнул книгу, поправил расползающиеся на груди полы халата и направился в душ. Нужно было смыть с себя пыльцу с крыльев ночных бабочек, прежде чем он пойдёт в гостевую и потребует у девчонки объяснений за ее полуночный разбой.
Глава 11
Глава 11
Гостевая неожиданно оказала внутреннее сопротивление его решительному настрою. Желанию урвать немного натуральных эмоций перед сном что-то сильно мешало. Что-то подпирало дверь с обратной стороны.
Что за хрень?
Глеб отступил на полшага, огляделся по сторонам. Не мог же он заблудиться в собственном доме? Пусть и домом его никогда не считал. Нет, все правильно, третий этаж, комната прямо над его спальней. Он забыл когда в последний раз зависал перед дверью, которую не мог открыть сразу. Глеб сильнее нажал на ручку. Подтолкнул полотно плечом. С трудом, но дело пошло. Потребовалось навалиться всем корпусом, чтобы протиснуть свои девяносто три килограмма в проем.
Внутри было темно, окна плотно зашторены. Глеб таращил глаза, часто моргал, чтобы поскорее адаптироваться к условиям и не отхватить внезапно по репе какой-нибудь тяжелой безделушкой. Или, по крайней мере, быть к этому готовым. Однако звенящая тишина никакими возможными неприятностями не угрожала. Он уже немного привык к темноте. Уже мог различить очертания кресла, которое и препятствовало его планам. И девчонку, которая свернувшись калачиком на самом краю кровати, спала. Прямо в одежде. Так спят дети, лишенные чувства защищенности и уверенности в завтрашнем дне. Она лежала лицом к окну, на боку, подтянув колени к подбородку, обхватив их руками и тихо, ровно сопела.
Горло сдавило, будто шея внезапно распухла. Глеб даже рефлекторно поднял руку в порыве распустить фантомный узел галстука. Понял, что галстука никакого на нем нет. Только халат, который он уже почти снял и трусы. Их он решил оставить из солидарности к ее штанам и футболке. Осторожно, чтобы не разбудить спящую красавицу, подобрался вплотную к Лере, навис со спины над ее ухом, прислушиваясь к дыханию. Девчонка по-прежнему крепко спала.
Притомилась, бедная, по дому бегать и таскать без разрешения книги из его кабинета. Странная какая-то. Попросить, что ли, не могла? Он бы не отказал. Если бы только она попросила… Неужели так сложно сказать: Глеб, я хочу! Женщина должна хотеть. Это ее обязанность. Чем больше женщина хочет, тем больше получает…
«Что ты хочешь, девочка?» - чуть не спросил Глеб шепотом.
Она перестала сопеть, словно услышала вопрос и задумалась. Граф тоже задержал дыхание. Он и сам не знал чего хочет. Чтобы она спала или чтобы проснулась? Пока она в мире радужных единорогов воюет с мыльными пузырями, он может немного, совсем слегка ее потрогать. А когда она проснётся, он уже не сможет удержать руки. Она, конечно же, начнёт протестовать, брыкаться, изображать воинствующую Жанну Д’Арк. Будто он - Глеб, не в курсе, какими мокрыми бывают трусики у недотрог.
Но он уснул, убаюканный тёплыми волнами ее запаха, разомлевший в облаке ее дыхания. Человек с атрофированной совестью, уставший и свободный от внутренних противоречий, нырнул в безмятежный сон. Насколько безнравственным было завалиться в койку к девочке после шлюх он подумать не успел. Тем более, что в конечном итоге, это представление нашло своего зрителя. Да и цель оправдывала средства. Ибо от женщины, которой он так привлекательно неинтересен отказаться невозможно...
Утро для Глеба началось, как обычно. Он удостоверился в том, что этот день есть на чем вертеть и открыл левый глаз. Обнаружил свой нос между чьими-то трогательными лопатками. Вдохнул.
Барбариска.
Спина, в которую он уткнулся смотреть сны, пахла барбариской. Любимая в детстве сладость. Потом жизнь с какими только десертами не знакомила - ни один не запомнился. А карамель эта просочилась в ДНК специально, чтобы вызывать приятную ностальгию. В интернате она была своеобразной валютой, пока лакомство не вытеснили вредные привычки.