Всё ещё не веря, что её муж мёртв, Аурелия коснулась его плеча. Он лежал неподвижно. Из глубокой раны на его груди сочилась кровь.
Так это был не сон! - воскликнула потрясённая до глубины души Аурелия. - Она всё-таки отобрала у меня Вивенцио!...
С минуту она смотрела на мёртвого мужа, а потом, вскрикнув, выдернула из его груди кинжал.
Прощай, Вивенцио, мы встретимся на небесах! - проговорила она дрожащим, исполненным муки голосом и с силой вонзила в себя лезвие.
Свечи на столе словно задуло сквозняком; комнату, в которой лежали теперь три трупа, окутала тьма. В наступившей тишине послышались шаги и старческое кряхтение Бильды.
Сколько ни учи этих бестолковых людишек, всё норовят сделать по-своему, - ворчала она, деловито наклоняясь над трупом Аурелии
Колдунья вспорола ногтями грудную клетку девушки и извлекла сердце. Точно так же она поступила с телами Вивенцио и Мелисинды.
Этой ночью в её пещере ярко пылал очаг и на большой сковороде жарились сердца Фрица и трёх сегодняшних мертвецов.
Сказано же было этой дуре: перетерпи, подожди, - бормотала она, переворачивая кушанье ножом. - Нет, любви ей, видишь ли, захотелось... Больше любви, жарче, и прямо сейчас... А как было бы славно, если бы она осталась в теле молодухи, скольких мужиков она бы совратила, сколько новых сердец приманила бы для меня...
Ведьма втягивала носом аппетитный запах, исходивший от жаркого, чмокала губами и жмурилась от удовольствия.
Журнал "Метагалактика" 3, 1994 г.
Отредактировано автором в апреле 2009 г.
СЕМЬ СЛЕПЦОВ
В харчевне "У старых ворот" с самого утра горланили посетители. Под низкими сводами слышались раскаты грубого хохота и непристойные песни. Люди ругались, судачили, твердили своё, не слушая собутыльников, чокались кружками, мокрыми от вина и браги, и под этот стук то здесь, то там вспыхивали ссоры, в которых драчуны рвали друг на друге одежду. В общий шум вносили свою лепту даже мухи, которые с громким жужжанием бились о запылённые слюдяные стёкла. Большинство посетителей явились в Тюбинген по случаю ярмарки, и потому споры и разговоры велись главным образом о товарах, ценах и новых налогах, которые установил маркграф. Но не менее бурно обсуждали и недавнее воззвание папы отвоевать у язычников Гроб Господень.
Всюду собираются люди с крестами на спинах, - толковали чуть ли не за каждым столом. - Готовятся к походу в Святую землю... Папа обещал им благословение и отпущение грехов...
Жизнь в тех краях - чистый рай, - мечтали выпивохи. - Пряности растут чуть ли не на каждом кусту, а золото считай что под ногами лежит, нагнись и подними...
О том же говорили и за столом Ганса Кмоха - зажиточного крестьянина из окрестностей Тюбингена, рослого и уже довольно пожилого, с большим красным лицом, окаймлённым седеющей бородкой. Он усмешкой слушал приходского писаря Якоба Герштеккера, бубнившего ему в ухо:
Добра у язычников целые горы, и всё дешёвое... Кто уйдёт в поход, вернётся с полными карманами золота, вот увидишь...
А посмеивался Ганс потому, что ему и здесь жилось неплохо. У него был дом, коровы, свиньи, козы. Местный барон, у которого Ганс арендовал землю, ему благоволил: три сына Ганса служили в дружине барона и проявили себя храбрыми воинами. Жена Ганса каждое утро отвозила в город молоко и сыр, получая за это звонкую монету. На что ему Святая земля?
Хозяйка харчевни открыла окна, выпустив насытившихся мух и впустив новых, изголодавшихся, которые с жадностью набросились на липкие столы и посуду. С улицы в харчевню ворвались говор многолюдной толпы, мычанье волов и скрип телег. Послышался и однотонный звук колотушки, в которую стучат, прося дать им дорогу, бродячие слепцы.
Петер Цвиглер - помощник деревенского кузнеца, здоровенный детина с рябым лицом, привстал и посмотрел в окно.
Это те самые нищие, которые третьего дня проходили моей деревней, - сказал он, выпучив глаза. - Точно, они! Уже и сюда припёрлись!
Тщедушный писарь, допивавший третью кружку, утёр ладонью свой залитый пивом бритый подбородок.
Как бы они не занесли чуму или чего похуже, - заметил он. - И позволяют же им шляться по дорогам! В Силезии таких сжигают на кострах, чтоб не разносили заразу.
Да нет, это безвредный народишко, - благодушно возразил Ганс, тоже посмотрев в окно. - Побираются Христа ради, и Бог с ними...
Слепцы с несвязным пением, ковыляя на своих деревяшках и держась один за другого, вошли на задний двор харчевни и сгрудились у стены. Белки невидящих глаз обращались на всех проходивших мимо, из запылённых лохмотьев высовывались культи рук и ног, щербатые рты жалобно тянули: "Подайте, господин, на кусок хлеба!"
Через час, когда Ганс с помощником кузнеца и писарем выходили из харчевни, они всё ещё были тут. Помощник кузнеца остановился и вгляделся в одного из них. Писарь потянул его за рукав:
Идём, мы ведь ещё собирались посмотреть на комедиантов...
Погоди, - на большом раскрасневшемся лице Цвиглера отразилось волнение. - Сдаётся мне, что вон у того слепца физиономия в точности такая, как у Фрица Хебера, нашего бочара! Хебер пропал в тот день, когда эти убогие околачивались в нашей деревне... Ну да... Очень похож... Особенно нос - крупный, со шрамом на переносице... Этот нос не спутаешь ни с каким другим! Я готов поклясться, что это нос Хебера!
Писарь засмеялся.
А может, это сам Хебер здесь нищенствует, переодевшись в лохмотья? - ехидно спросил он. - Вот было бы забавно!
Цвиглер рассматривал слепца так и этак.
Нет, это не Хебер... Тот высокого росту и ладно сложен, а этот какой-то низенький, невзрачный, одна нога короче другой... Но нос... Боже мой, нос! Ведь даже шрам на том же самом месте!...
Интерес приятеля невольно передался Гансу. Он тоже начал разглядывать нищих и подмечать в их облике странные особенности.
Они и болеют как-то по-чудному, - сказал он. - Гляньте хотя бы на этого, что держит колотушку: одна нога вроде бы здоровая, толстая, волосатая, а вторая - ссохшаяся, потемневшая, как у трупа...
Ты прав! - пьяно выкрикнул писарь. - Вон у того крайнего слепца то же самое: одна нога здоровая, а вторую хоть отрывай да выкидывай... - Он расхохотался от неожиданно пришедшей ему забавной мысли. - Смотрите, если здоровую ногу одного слепца приставить к здоровой ноге другого, то получились бы две здоровые ноги - правая и левая, клянусь бородавками моей тётушки! Ха-ха-ха!... Ведь правда: у одного здорова правая нога, а у другого - левая!... Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!...
А у того коротышки одна рука в язвах, а другая здоровая и как будто похожа на женскую, - подхватил наблюдательный Ганс. - Хоть и грязная, но пальчики пухленькие...
И тоже засмеялся. Зато помощнику кузнеца было не до смеха.
Всё это странно и чудно, - бормотал он. - Смотрю на них, и думаю о Хебере. У него сильные руки, он гнёт металлические обручи для бочек! Руки вон того слепого вполне могли бы принадлежать Хеберу...
Чудо! Чудо! - давился от смеха писарь. - Сильные здоровые руки пришиты к дряблому телу!...
Эй, послушай, приятель, - Ганс обратился к большерукому слепцу. - Твоими руками, похоже, можно ломать подковы. Как тебе удалось сохранить такие мышцы на плечах, в то время как остальное тело ссохлось и покрылось струпьями?
Значит, так было угодно Всевышнему, - глухо отозвался слепец и плотнее запахнул на себе лохмотья.
Подайте на пропитание сирым и убогим, - тонко заголосил слепец со старческим сморщенным лицом, на котором провалился нос. При этом он старательно кутал в тряпьё свою левую руку - видимо затем, чтобы не показывать, какая она розовая и упитанная.
Причудлив промысел Божий, - Цвиглер, качая головой, перекрестился. - Чего только не бывает на свете...
Друзья отошли от увечных и зашагали по узкой городской улице. День клонился к закату, но улица была полна праздного люда, среди которого во множестве сновали всякого рода торговцы. Приходилось смотреть в оба, чтоб не наткнуться на бочонки продавцов браги и пива, которых они вечно перекатывали с места на место. Писарь, желая показать свою учёность, разглагольствовал о всевозможных болезнях, про которые наслышался от знакомого доктора.